— Но я правда думал, что оно мертвое. Сколько я сюда приходил, оно ни разу не двигалось и не говорило! Дава… то есть мой посредник… божился, что оно живое-преживое, но я не очень верил ему. Что ж, это обстоятельство придает всему делу новый оттенок! — Мужчина прокашлялся — Теперь я понимаю, почему Ладлаки шли на сделку так неохотно. Я-то думал, я мертвое дерево выторговываю! Стало быть, я слишком мало денег им предложил. Надо будет совершить новый заход…
— А вот я, по-моему, передумала. — Женщина говорила очень негромко, и Совершенный тщился понять, что за чувство она старалась не показать. Отвращение? Страх?… Он ни в чем не был уверен. — Не думаю, — продолжала она, — что мне по-прежнему хочется иметь дело… с этим.
— Но раньше мне казалось, что ты очень заинтересована! — всполошился Мишелей. — Что это на тебя вдруг такая брезгливость напала? Да, носовое изваяние живое, ну и что с того? Это только новые возможности открывает…
— Да, диводрево заинтересовало меня, — согласилась она неохотно. — Один человек некогда принес мне кусочек и заказал вырезать птичку. Я на это сказала ему, что моя работа с деревом определяется его природой, а не капризом заказчика. Он принялся уговаривать меня сделать попытку. Но когда я взяла в руки принесенный им кусочек, то ощутила… зло! Если мы допустим, что дерево возможно напитать чувством, то из этого кусочка чуть только не капала злоба! Какая там работа — я в руках-то его держать не могла. Я сказала тому человеку, чтобы унес его немедленно прочь…
Мингслей хихикнул, как будто поведанное женщиной было необыкновенно забавно.
— А я, — проговорил он так, будто речь шла о многолетних жизненных наблюдениях, — давно открыл для себя, что обостренное восприятие художника великолепно умасливается перезвоном монет. Так что уверен — сообща мы сумеем преодолеть все твои предрассудки. Обещаю: оплата твоего труда превзойдет все ожидания. Ты и сейчас своей возней с обычным деревом зарабатываешь, по-моему, очень пристойно. Но когда ты примешься делать бусы из диводрева, мы сможем заламывать цену… какую ни пожелаем. Я серьезно! Мы предложим покупателям то, что им никто ни разу не предлагал! Мы с тобой — два сапога пара. Мы в этом городе чужаки. Зато разглядели то, чего у себя под носом не видели местные…
— Два сапога?… А по-моему, нам вообще разговаривать не о чем.
Судя по голосу, женщина не думала идти на какие-либо уступки. Но Мингслей точно не слышал.
— Да ты, — ликовал он, — приглядись только, каков материал! Тонкие прямые волокна! А цвет! Чистое серебро! Уйма досок, и ни на одной ни сучка! Ни на одной! Какое дерево! — и полностью в твоем распоряжении. Чего только из него можно наделать! Даже если снять носовую фигуру, привести в порядок и продать отдельно, диводрева останется еще столько, что не одну мастерскую — целую промышленность хватит основать. И мы не будем ограничиваться твоими обычными бусами да амулетами. Шире надо на вещи смотреть, шире! Стулья, спинки кроватей, столики, украшенные резьбой… И, естественно, колыбельки. Вообрази только, каков будет престиж! Укачивать первенца в колыбельке, целиком вырезанной из диводрева!.. А что будет, — увлекся Мингслей, — если увенчать изголовье такой колыбельки женскими лицами? Да еще разузнать, каким образом их оживляют? Мы обучили бы их распевать колыбельные. Ничего себе, а? Люлька, которая сама качает младенца и сама ему песни поет…
— Жуть, — ответила женщина. — В дрожь бросает, как только подумаю.
— Значит, боишься диводрева? — Мингслей разразился лающим смехом, — Неужели местные суеверия и до тебя добрались?
Женщина огрызнулась:
— Дерева бояться мне незачем. Вот людей вроде тебя — это да. Вы же лезете в воду, не зная броду. Погоди немного, подумай! Купцы из старинных семейств Удачного — самые ушлые торговцы, каких только видели здешние края. И, если они не покупают и не продают диводрево — должна быть причина, и очень веская. Ты своими глазами видел: носовая фигура живая. Но ты не спросил себя, как и почему, а сразу собрался засуча рукава сколачивать стулья и столы из того же самого материала. И вообще… Стоять перед лицом живого существа и весело рассуждать о мебели, которую можно сделать из его тела…
Мингслей хмыкнул:
— Не стал бы спешить с утверждением, что это существо взаправду живое. Ну да, один раз оно шевельнулось и подало голос, так что с того? Куклы-марионетки тоже двигаются, когда их за ниточки дергают. А попугаи, случается, разговаривают. И что же, ты их всех предлагаешь людьми считать?
Похоже, ему было смешно.
— Чего ради ты мелешь всякую чепуху? — поинтересовалась женщина. — Думаешь таким образом заставить меня переменить свое мнение? Я ведь бывала у северной стены, где причаливают живые корабли. Спорю на что угодно, что и ты туда приходил… Так вот, живые корабли, которые я там видела, называются живыми бесспорно не зря. Больше того, каждый из них — личность! Так что вот так, Мингслей. Сам себе ты можешь врать сколько угодно и убеждать себя в чем только хочешь. Но меня — уволь. Отговорками и полуправдой ты меня на себя работать не вынудишь. Нет уж. Я вправду заинтересовалась, когда ты мне рассказал, будто здесь валяется умерший живой корабль и есть возможность использовать его диводрево. Но даже и тут ты солгал мне. Поэтому не вижу больше причин торчать тут с тобой под дождем. Дело, которое ты предлагаешь, неправедно, и я в нем участвовать не собираюсь.
Совершенный слышал, как удалялись ее шаги, как Мингслей продолжал кричать:
— Это глупо! Ты отказываешься от таких денег, которые и представить не можешь!
Женщина остановилась… Совершенный навострил уши, как только мог: «Неужели вернется?…» Но вернулся только и ее голос. Она не стала кричать, но слышно было очень хорошо и отчетливо.
— Ты, Мингслей, — холодно проговорила она, — совсем перестал видеть разницу между выгодным — невыгодным и добром — злом. Ты окончательно запутался. А я — пока еще нет.
И она снова двинулась прочь. Походка была по-мужски твердая и явственно гневная. Потом дождь еще больше усилился; капли лупили так, что, должно быть, причиняли боль человеческой коже. Совершенный услышал ворчание Мингслея, недовольного ливнем.
— Уж эти мне художественные натуры! — фыркнул тот вслух. — Ничего, никуда не денется, обратно придет… — Он помолчал и вдруг обратился прямо к Совершенному: — Корабль! Эй ты, корабль! Ты что там, вправду живой?
Совершенный не стал отвечать.
— Если ты живой, то глупо с твоей стороны делать вид, будто не замечаешь меня. Я ведь твой будущий хозяин. Это лишь вопрос времени. Так что в твоих собственных интересах мне заранее сообщить то, что я хочу знать. Ты сам по себе — или ты неотъемлемая часть корабля?
Совершенный молчал, подставляя лицо хлещущему дождю.
— Если отпилить тебя от корабля — это тебя убьет? — понизив голос, осведомился Мингслей. — Я, знаешь ли, именно так и намерен с тобой поступить…
Убьет это его или нет — Совершенный не знал. Поэтому он просто предложил Мингслею:
