Кефрия прикусила язык… Дочь стала больной темой в их разговорах, и она по возможности старалась о Малте не заговаривать.
— Но земли?… — подсказала она матери. На самом деле когда-то они это уже обсуждали, Кефрия сама не знала, почему решила вернуться к этому вопросу еще раз.
— Наши владения — дело другое. В Удачный наезжает все больше народу, так что лучшие земли только дорожают. Если начать продавать прямо сейчас, самые выгодные предложения будут от «новых». Это всем понятно. Но если мы им что-нибудь продадим, на нас начнут очень сильно коситься наши родственники из старинных семейств. Мы ведь тем самым этим «новым» толику власти прямо из рук в руки передадим. А еще — и это для меня наиболее важно — мы лишимся чего-то такого, что заменить будет уже невозможно. Новую карету или там серьги купить всегда можно… Но коренные земли близ Удачного — это дело другое. Продавая, мы утратим их уже навсегда.
— Думается, ты права… Так ты полагаешь, мы продержимся до возвращения «Проказницы»?
— Полагаю. Помнишь, нам передали, что ее видели с «Вестрэя», когда тот проходил проливом Маркхэма? Это значит, что она должна прибыть в Джамелию без опоздания. Хотя путешествие на юг именно в это время года бывает всего трудней… — Мать говорила только о том, что они обе знали и так. Уж не успокаивали ли себя они с нею, вновь и вновь повторяя известное? Уж не надеялись ли, что Судьба однажды подслушает их разговор и разнообразия ради решит посчитаться с услышанным?… — Если Кайл в самом деле выручит за рабов столько, сколько надеется, то по его возвращении мы, вероятно, сумеем сполна расплатиться с кредиторами. — Голос Роники остался подчеркнуто выдержанным при упоминании о рабах. Она не одобряла торговлю людьми. Что ж, и Кефрия не одобряла… Но что они могли сделать?
— Если он достаточно выручит за рабов, к нам и в самом деле вернется достаток, — эхом отозвалась Кефрия. — Но, мама, весьма скромный достаток… Скажи, как долго мы сможем прожить вот так — на грани неуплаты долгов? Ведь если цены на зерно хоть чуть упадут, нам опять нечем будет расплачиваться… И что тогда с нами будет?
— Тогда… нас не бросят одних, — тихим и жутковатым голосом ответила мать.
У Кефрии перехватило дыхание. Они так часто говорили о том, чего хотели, на что надеялись… И вот теперь настало время обсудить их самый главный, неназываемый страх.
— Ты в самом деле веришь, — спросила Кефрия, — что произойдет восстание против сатрапа? И будет… война?
О войне против Джамелии трудно было даже просто говорить вслух. Кефрия родилась в Удачном, но Джамелия все равно была для нее… домом. Прародиной, истоком и гордостью народа Удачного, обителью цивилизации и учености… Джамелия, сверкающий белый город на юге!
Мать долго молчала, прежде чем ответить.
— Во многом все будет зависеть от того, как-то сатрап пожелает ответить нашим посланцам. Слух-то ведь прошел беспокойный: он, говорят, собирается пригласить калсидийских наемников, чтобы те сопровождали джамелийские торговые и каперские
[76]
корабли, очищая таким образом Внутренний Проход от пиратов. Люди уже волнуются и говорят, что вооруженные корабли калсидийцев не должны быть допущены в нашу гавань и воды Удачного… Но что касается открытой войны — нет, не думаю, чтобы она началась. Мы не воинственный народ, мы — торговцы. А все, что мы просим у сатрапа, — это чтобы он свое слово сдержал. Наши посланцы везут с собой ту самую первоначальную хартию, чтобы зачитать ее вслух сатрапу и его Подругам. Никто не сможет оспорить обещанного нам когда-то. Так что придется ему своих «новых купчиков» назад отозвать…
Кефрии невольно подумалось, что мать снова вслух рассуждает о том, на что они надеются, как если бы словами можно было выковать из мечты вещественную реальность.
— Кое-кто, — сказала она, — полагает, что он может предложить нам денег. В порядке возмещения…
— Мы их не примем, — быстро ответила мать. — Я, право же, была просто потрясена, когда Давад Рестар предложил, чтобы мы назначили сумму и стали ее требовать… Как это можно — пытаться выкупить однажды данное слово? — И в ее голосе зазвучала горечь: — Иногда я со страхом думаю, уж не запамятовал ли Давад, кто он такой! Он столько времени проводит с «новыми купчиками»… так часто принимает в спорах их сторону… А ведь мы стоим между внешним миром и нашей родней из Дождевых Чащоб. Так что же нам… деньги брать за свою семью?
— Мне, признаться, как-то трудно сейчас думать о них и заботиться, — проговорила Кефрия. — Я вижу в них только угрозу для Малты…
— Угрозу? — Роника едва ли не оскорбилась. — Кефрия, давай не будем забывать, что они всего лишь хотят от нас исполнения старинной договоренности. То есть ровно того же, чего мы сами сейчас требуем от сатрапа!
— Значит, ты не находишь, что мы собираемся отдать Малту в рабство? Если настанет все же момент, когда нам нечем будет заплатить и они вместо золота потребуют живую жизнь?
Роника ответила не сразу…
— Нет, не нахожу, — сказала она наконец. И вздохнула: — Конечно, я не обрадуюсь, если ей придется уйти. Но, ты знаешь, Кефрия, я до сих пор не слыхала ни о ком из Удачного, будь то женщина или мужчина, кого торговцы из Чащоб удерживали бы у себя против желания. Им ведь там требуются мужья и жены, а не слуги. А стоит ли брать кого-то в мужья или жены, если нет доверия и любви? Кое-кто к ним туда и по своей воле уходит… А другие, кого отдают во исполнение сделки, возвращаются, когда сочтут нужным. Помнишь Скиллу Эплби? Ее увезли в Дождевые Чащобы, когда семья не справилась с выплатами. И через восемь месяцев привезли назад в Удачный, потому что у них она была несчастлива. А еще через два месяца она послала в Чащобы весточку, сообщая, что совершила ошибку, и за ней снова приехали. В общем, не все так ужасно, как нам порой представляется.
— А я слышала, будто семья ее стыдила до тех пор, пока она не решилась вернуться. Будто ее дед и мать нашли, что, вернувшись в Удачный, она покрыла семейство Эплби ужасным позором…
— Ну… может, и так, — согласилась Роника, но уверенности в ее голосе не было.
— Так что я не хочу, чтобы Малту увезли туда против ее воли, — сказала Кефрия откровенно. — Ни из гордости, ни по обязанности. Ни даже ради нашего доброго имени. Уж если до такого дойдет, я сама первая ей сбежать помогу!
Мать ответила после долгого молчания и таким голосом, будто ее саму ужасали собственные слова:
— Са спаси и помилуй меня… боюсь, и я тоже помогла бы ей.
Кефрия была попросту потрясена. И не столько этим признанием матери, сколько глубиной ее чувства. А Роника продолжала:
— Были минуты, когда я ненавидела этот корабль… Я спрашивала себя: да может ли что-то стоить ТАК дорого? Настолько, что предки прозакладывали не только золото, но и жизни собственных потомков?…
