— Выжигание рабской татуировки преследуется по закону, — авторитетно заявил содержатель. — Человек со следами ожога слева от носа рассматривается как беглый раб, опасный к тому же. Если его поймают, он будет доставлен прямо сюда. И снова помечен клеймом государя сатрапа.
Торк как бы горестно помотал головой, но ухмылка по-прежнему была самая мерзкая.
— Какой стыд портить татуировкой такую славную рожицу!.. Ну ладно, — и он отвернулся прочь от Уинтроу, чтобы кивком головы указать на еще не осмотренных рабов: — Продолжим?
Содержатель нахмурился:
— Так мне послать гонца? Чтобы сообщить о парне отцу?…
— Нет, нет, не бери в голову. Я прослежу, чтобы папаша узнал, где находится сын. Уж верно, он не обрадуется поведению сына!.. Ну добро, что ты мне скажешь вот об этой бабенке? Есть у нее какие-то особые навыки или умения? — Он выделил голосом последние два слова, превращая их в жестокую насмешку над сгорбившейся перед ними старухой.
Уинтроу остался стоять в своем закутке, его трясло… Ярость, сжигавшая его изнутри, грозила выплеснуться наружу. Уж Торк, понятно, намерен был продержать его здесь, в холоде и грязи, так долго, как только возможно. Но отцу он расскажет непременно. И придет сюда — насладиться их противостоянием… Тут сердце мальчика упало: он попробовал вообразить, каким окажется гнев отца на сей раз. Ко всему прочему, отец сочтет себя униженным — а это Кайлу Хэвену ой как не нравилось. И он уж найдет способы втолковать это сыну…
Уинтроу прислонился к стенке закутка, чувствуя себя совершенно несчастным. Не надо было ему убегать. Надо было всего-то потерпеть, переждать… До пятнадцатилетия оставалось меньше года. А там он объявил бы себя независимым от воли отца — и просто сошел с корабля, где бы тот тогда ни находился. Зато теперь ему оставшиеся месяцы покажутся вдвое длиннее, чем могли бы. И почему он не подождал?…
Уинтроу медленно поник на прелую солому в углу своего «стойла». И закрыл глаза, пытаясь заснуть. Уж лучше спать, чем размышлять о том, каким именно окажется гнев отца…
— Убирайся!.. — повторил Кеннит. Получилось негромкое рычание. Этта осталась стоять, где была: бледная, но с крепко сжатыми губами. В одной руке — тазик с водой, в другой — полосы материи на повязки.
— Я просто подумала, что свежая повязка пойдет тебе на пользу, — отважилась она выговорить. — Старая вся в засохшей крови и…
— Убирайся!!! — взревел Кеннит. Она крутанулась, расплескав воду из тазика, и исчезла. Дверь капитанской каюты бухнула у нее за спиной.
Кеннит с самого утра пребывал в ясном рассудке, но эти слова были первыми, которые он кому-либо сказал. Большей частью он просто смотрел в стену, будучи не в состоянии осмыслить — как вышло, что Госпожа Удача его до такой степени оставила. Как вообще могло случиться подобное?… Возможно ли, чтобы капитан Кеннит претерпел ЭТО?…
Ну что ж. Настала пора. Настала пора разуть глаза и увидеть, что с ним сделала эта сука. Пора вновь взять бразды. Пора…
Он уперся кулаками в постель и рывком сел. Потревоженная нога отозвалась такой болью, что у него почернело в глазах. Кеннит взмок и почувствовал, как липнет к спине ночная рубашка (и без того уже провонявшая). «Пора…» Он сгреб покрывало и отбросил его прочь, чтобы увидеть ногу, искалеченную этой сукой…
Ноги не было.
Его ночная рубашка была подвернута и тщательно заколота, чтобы не мешала. Вот ляжки — такие же, как прежде, волосатые и мускулистые… Но одна нога просто оканчивалась комом грязно-бурой повязки немного ниже колена. «Нет… невозможно…» Кеннит потянулся потрогать, но не смог заставить себя прикоснуться к повязке. Вместо этого он самым дурацким образом принялся щупать пустое место там, где положено было находиться нижней части ноги. «Может, она в самом деле там, просто у меня что-то с глазами?…»
Он тихо заплакал… но почти сразу скрипнул зубами и замолчал. Нет! Он не издаст больше ни звука. Вообще ни единого звука!
Кеннит попытался припомнить, как все получилось. За каким хером он приволок на борт эту сумасшедшую суку?… За каким хером (вот с чего надо было начать!) им вообще понадобилось нападать на невольничьи корабли?! Торговые — да, торговые — другое дело. Там деньги. И за ними не следуют косяки морских змей, готовых чуть что хватать людей за ноги. Соркор и Этта — вот кто во всем виноват. Если бы не они — был бы он до сих пор цел и здоров…
«Спокойно. Спокойно…»
Ему требовалось спокойствие и ясность рассудка. Он должен был многое хорошенько обдумать. Итак, он заперт здесь, в этой каюте, он не способен не то что драться — даже стоять на ногах. А Соркор с Эттой сговорились против него… Сговорились или нет? — это он должен был решить для себя. И зачем они это с ним сделали? Почему? Надумали корабль у него отнять?…
Кеннит перевел дух и попробовал привести мысли в порядок. «Чего ради она сделала это со мной?… — И тут его посетила новая мысль: — Но коли так, почему она просто не убила меня? Боялась, что моя команда на нее ополчится?… Но тогда, всего вероятнее, они с Соркором все же не в сговоре…»
— Она сделала это, чтобы спасти твою жизнь. — Голосок, исходивший с запястья, звучал так, словно амулет поверить не мог в непроходимую глупость своего обладателя. — Ты что, совсем уже спятил? Или память отшибло? Тебя морской змей держал за ногу. И пытался оторвать от фальшборта, чтобы подкинуть в воздух и проглотить. Вот Этте и пришлось ногу-то тебе отхватить. Иначе змей тебя бы целиком слопал!
— Свежо предание… — фыркнул капитан.
— Почему? — удивился амулет.
— А просто я хорошо знаю ее. Вот почему.
— Я ее знаю не хуже твоего. Так что не городи ерунды, — жизнерадостно заметил кусочек диводрева.
— Заткнись… — проворчал Кеннит. И, сделав усилие, обратил взгляд на обрубок ноги. Потом спросил: — Насколько… там плохо?
— Начнем с того, что ноги у тебя больше нет, — бессердечно сообщил ему амулет. — Этта перерубила топориком кость, и это единственное, что было сделано чисто. Мясо раздирал змей: половину он отжевал, а половина… как бы сказать… растаяла сама собой. Все вместе похоже было на подплавленный воск. Вон то коричневое на повязке — думаешь, это кровь? Нет, это гной просачивается…
— Заткнись… — тихо повторил Кеннит. Он смотрел на слипшуюся повязку и силился представить, что там, внутри. Под обрубок ноги был подложен кусок свернутой ткани — и все равно его движение оставило на простынях заметный кровянистый след. На его чистых, изысканных простынях… Мерзость какая!..
А маленький демон на его запястье знай ухмылялся:
— Ты сам спросил.
Кеннит набрал полную грудь воздуха и заорал:
— Соркор!..
Дверь немедленно распахнулась, но вместо Соркора появилась Этта. Заплаканная и несчастная. Она вихрем влетела в каюту:
— Кеннит, что с тобой? Тебе больно?…
