— Вот так. Не трогай руками, не расчесывай, иначе только больше будет болеть, — сквозь ревущий шум в ушах долетел до него далекий голос. — Эй! Этот готов! Забирайте его и тащите другого!
Уинтроу схватили за наручники и за шиворот — и опять силой потащили куда-то. Ноги подламывались, он спотыкался и жадно, часто дышал. Его привели в новый закуток в незнакомом ряду клетушек в каком-то другом сарае. «Этого не могло произойти, — твердил он себе. — Этого не могло случиться со мной. Отец никогда не позволил бы, чтобы меня заклеймили и продали…» Надсмотрщики остановились возле выгородки, предназначенной для новых рабов. Там сидело еще пятеро — каждый с такой же, как у него, зеленой, сочащейся татуировкой.
Его кандалы прицепили к кольцу, вделанному в пол, — и Уинтроу оставили в покое. Как только руки Уинтроу оказались свободны, он поднял их к лицу. Осторожно пощупал распухшую, мокрую кожу… Кровь пополам с сукровицей стекала по его лицу и капала с подбородка. И даже нечем было промокнуть ее.
Уинтроу обвел глазами своих товарищей по несчастью…
— Ну и теперь что?… — спросил он, обращаясь сразу ко всем.
Ему ответил тощий рослый юнец, ковырявший грязным пальцем в носу.
— Нас продадут, — не без насмешки сообщил он Уинтроу. — И теперь мы рабы — пока не сдохнем. Или надо убить кого-нибудь и удрать…
Выражение у него было довольно-таки вызывающее, но Уинтроу чувствовал, что весь его протест — только на словах. Только на словах он еще и мог хорохориться. У других и на это сил не осталось. Они сидели, стояли, лежали — и просто ждали, что будет с ними дальше. Уинтроу узнал это состояние духа… Так вели себя всерьез искалеченные. Если не трогать их — так и будут сидеть, глядя в никуда и временами вздрагивая от озноба…
— Не могу поверить… — услышал Уинтроу свой собственный шепот. — Не могу поверить, что Торк отцу не сказал…
Выговорив это вслух, он вдруг спросил себя, — а с какой стати, в общем, он взял, что Торк кому-то что-то расскажет?… Видимо, он окончательно поглупел. Доверил свою судьбу идиоту, садисту и подлецу. Почему он не послал отцу весть, почему в самый первый день все не рассказал содержателю?… И, если уж на то пошло, — зачем удрал с корабля?… Уж так ли там было плохо?… По крайней мере, виден был конец мучениям — дождаться пятнадцатилетия — и он вышел бы из власти отца. А теперь? Теперь никакой надежды впереди. И никакой «Проказницы», которая могла бы в трудный час его поддержать…
Стоило подумать о ней, и в груди поднялась страшная волна горестного одиночества. Он предал ее. И сам себя загнал в рабство. И это не сон, это реальность. «Теперь я — раб! Отныне и навсегда!..»
Уинтроу опустился в грязную солому, лег на бок и подтянул колени к груди, сворачиваясь, как зародыш в утробе. Ему показалось, он услышал рев ветра, доносившийся издалека…
Проказница безутешно покачивалась на легкой волне, катившейся через гавань… Между тем день был хорош. На лице так и играло на белоснежных куполах баснословной Джамелии. Ветер сегодня тянул с юга. Он смягчал холодок зимнего дня и относил прочь смрад, источаемый другими невольничьими кораблями, стоявшими поблизости на якорях. Весна была близко… Дальше на юге, куда, бывало, водил ее Ефрон, фруктовые деревья уже окутались облаками розового и белого цветения. Там, на юге, царила красота и было тепло. Но ей предстояло плавание на север, в Калсиду…
У нее внутри наконец-то умолкли пилы и молотки; все переделки были завершены — она окончательно превратилась в невольничье судно и готова была принять на борт первую партию товара. Сегодня погрузят остаток съестного припаса… а завтра начнут размещать в трюмах рабов. И она выйдет из джамелийской гавани… в одиночестве. Уинтроу с нею больше не будет. Зато, как только она поднимет якорь, в донном иле проснется морской змей — или даже не один — и последует за нею. Отныне змеи будут ее непременными спутниками в плавании. Вчера, когда порт затих на ночь, со дна поднялась маленькая тварь и осторожно закружилась между невольничьими кораблями. Подобравшись к Проказнице, она высунула из воды голову и с опаской посмотрела на изваяние. И было что-то такое во взгляде морского создания, отчего у Проказницы перехватило ужасом горло… Она даже вахтенного позвать не смогла. Будь на борту Уинтроу, он сразу почувствовал бы ее испуг и явился на помощь…
Проказница заставила себя (хотя оказалось весьма нелегко) не думать о нем. Его больше нет; придется ей самой о себе позаботиться… Утрата запускала в сердце острые когти. Проказница пыталась не признавать ее. Она не желала думать ни о чем скверном — и все. «Какой день хороший стоит…» Она стала слушать легкий плеск волн, чуть заметно покачивавших ее у причала. «Как все мирно…»
— Корабль, а корабль… Проказница!
Она неторопливо подняла голову и посмотрела вверх и назад. На баке стоял Гентри. И окликал ее, перегнувшись через фальшборт.
— Послушай, Проказница, не могла бы ты… прекратить это? Людям и так не по себе. У нас уже двоих матросов недостает. Не явились из увольнения на берег. И я думаю — это оттого, что ты их напугала!
«Напугала? Что такого пугающего в моем одиночестве? Или в змеях, которых все равно никто не видит, кроме меня?»
— Проказница… Я сейчас Финдоу пришлю, чтобы он тебе на скрипке сыграл. А меня на несколько часов отпускают на берег, и я тебе клятвенно обещаю, что буду повсюду разыскивать Уинтроу. Я тебе обещаю!
«Они что, всерьез думают, что меня это утешит? Если они найдут Уинтроу и силой притащат его назад, чтобы заставить снова служить мне — они полагают, я от этого сразу стану послушной и всем довольной? А что, Кайл, может, именно так и думает. Разве не так он с самого начала Уинтроу на борт приволок? Кайл никакого понятия не имеет, что это такое — добровольное рвение…»
— Проказница, — взмолился Гентри. — Пожалуйста! Пожалуйста, прекрати так раскачиваться! Смотри, вода сегодня гладкая, как стекло! Другие корабли стоят себе, не шелохнутся! Пожалуйста…
Ей было жаль Гентри. Он был хороший старпом. И очень способный моряк. Он ни в чем перед ней не провинился, и определенно не стоило его мучить…
А ее саму — стоило?…
Она попыталась собраться с силами. Гентри был отличный моряк. Он заслуживал хотя бы краткого объяснения.
— Я теряю себя… — начала она и сама ощутила, как странно прозвучали эти слова. Она попробовала начать заново: — Все не так скверно, когда знаешь, что кто-то должен вернуться… но когда ждать становится некого, мне делается… не за что ухватиться. И я начинаю думать… Нет, не то слово. Не думать — это скорее как сон, хотя мы, живые корабли, и не спим. Но все равно это как сон, и в этом сне я — не я, а кто-то другой… Кто-то… или что-то. И еще ко мне прикасаются змеи, и это хуже всего…
Выслушав, Гентри не успокоился, а, наоборот, явно разволновался.
— Змеи? — переспросил он с сомнением.
— Гентри, — повторила она очень тихо, — Гентри, здесь, в гавани, полно змей. Они прячутся внизу, в донной грязи.
