Альтия опустилась на колючий матрац, еще лежавший на койке, и тупо уставилась на ящики. Некая сторона ее души при виде незаконченной работы готова была усесться заколачивать крышки. Другая часть ее существа возмущалась и требовала немедленно разложить и расставить все вещи по их законным местам. Некоторое время Альтия просто сидела неподвижно, не зная, как поступить.
А потом, совершенно неожиданно, ее горе нашло выход в ужасающем и очень болезненном спазме, стиснувшем горло. Рыдания с такой силой рвались наружу, что она не могла и вздохнуть. Когда же наконец ей удалось втянуть в легкие воздух — она не зарыдала, лишь принялась тихонько всхлипывать. Слезы текли по щекам, а у нее не было даже носового платка, только рукава платья да ненавистные юбки («И что же я за бездушная такая, что в подобный момент думаю о платочках?…»). Альтия уронила голову на руки…
Шествие напоминало Уинтроу стаю квохчущих кур. Ему пришлось следовать за ними — а что еще оставалось делать? Он провел здесь, в Удачном, вот уже пять дней, но до сих пор так и не понял, зачем, собственно, его вызвали из монастыря, да еще так спешно. Ну то есть, правильно, его дед умирал. Это ему было известно. Другое дело — чего они от него-то ожидали? Что он должен был по этому поводу предпринять? Или хотя бы — какой вид он должен был на себя напустить, чтобы им были довольны?…
Между прочим, на смертном одре старикан наводил на Уинтроу еще большую оторопь, чем когда пребывал в полной силе и здравии. В те времена он, собственно, и пугал-то внука самой мощью своей жизненной энергии. А теперь пугала непроглядная чернота надвигающейся смерти. Эта чернота, исходившая от него, наполняла опочивальню и весь дом. Помнится, еще во время плавания на корабле Уинтроу твердо решил про себя, что постарается хоть как-то познакомиться с дедом прежде, чем тот испустит дух. Но, прибыв домой, скоро понял — слишком поздно. Последние несколько недель вся духовная и телесная сила Ефрона Вестрита уходила на то, чтобы хоть как-то удержать в себе жизнь до прихода «Проказницы». Человеку, боровшемуся за каждый вздох, недосуг было обращать внимание на такую мелочь как присутствие внука. Нет! Он ждал только свой корабль.
Да и не очень-то много времени Уинтроу с ним проводил. То есть когда он только-только приехал, мать едва позволила ему умыть с дороги лицо и руки — немедленно потащила его в комнату и представила деду. Уинтроу, еще не пришедший в себя после морского путешествия и поездки по жарким и суетным городским улицам, толком не успел осознать даже того, что эта-то невысокая темноволосая женщина и есть та самая МАМА, на которую он привык смотреть снизу вверх. Опочивальня, куда она торопливо втащила его за руку, была плотно занавешена от яркого солнечного света. Внутри он увидел женщину, сидевшую в кресле возле кровати. В комнате было душно и пахло кислятиной, и все, на что оказался способен Уинтроу, — это стоять смирно и терпеть, пока та вторая женщина обнимала его. Она схватила его за руку, как только эту руку выпустила мать. И потащила его к постели больного.
— Ефрон, — сказала она тихо. — Ефрон, Уинтроу приехал.
Лежавший на кровати еле заметно пошевелился, потом закашлялся — и наконец пробормотал нечто, отдаленно похожее на приветствие. Уинтроу стоял, удерживаемый, как кандалами, рукой бабушки, стиснувшей запястье, и только с большим запозданием сумел выдавить:
— Здравствуй, дедушка. Я в гости приехал.
Старик не удосужился ответить — если вообще услышал его. Несколько мгновений спустя он снова закашлялся и хрипло спросил:
— Что корабль?…
— Нет. Еще не пришел, — ласково отозвалась бабушка.
Они еще постояли там все трое — он, мать и бабушка.
Умирающий больше не двигался и ничего не говорил, и наконец бабушка сказала:
— Мне кажется, Уинтроу, теперь ему надо бы отдохнуть. Попозже, когда ему станет немножко лучше, я за тобой пришлю.
Это «попозже» так и не наступило. А теперь вот и отец приехал домой — и для него, как и для всех остальных, весть о скорой кончине Ефрона Вестрита тоже сразу заслонила весь мир. Обнимая мать, он едва глянул через ее плечо на Уинтроу. Глаза отца чуть расширились — вот, мол, как вырос, — и он даже кивнул своему старшему сыну, но тут мать принялась без умолку трещать о несчастьях и всяких сложностях, постигших семью. И Уинтроу стоял в стороне как чужак, пока сестрица Малта и младший братишка Сельден обнимали отца. Еле дождавшись, пока мать, занятая бесконечной жалобой, сделает краткую передышку, Уинтроу шагнул вперед, чтобы поклониться отцу и пожать ему руки.
— Так-так. А вот и мой сын, священник, — приветствовал его Кайл, и Уинтроу до сих пор не мог решить для себя, действительно в голосе отца прозвучала насмешка или же ему показалось. Зато последующие слова его совсем не удивили. — Смотри-ка, даже младшая сестренка и та тебя переросла. А почему на тебе длиннополая, как у женщин, одежда?
— Кайл, — упрекнула мужа Кефрия. Но тот уже отвернулся от Уинтроу, не ожидая и не дожидаясь ответа.
И вот теперь тетка Альтия умчалась что-то там такое готовить, а все пошли в дом, и Уинтроу потащился следом за всеми. Взрослые уже обсуждали, как лучше доставить Ефрона на корабль и что следует захватить с собой сразу, а что можно принести и потом. Дети, Малта и Сельден, все пытались пристать с расспросами к матери, а бабушка раз за разом их утихомиривала. Уинтроу шел позади всех, не чувствуя себя ни ребенком, ни взрослым… и подавно не захваченный той бурей чувств, что бушевала кругом.
Во время поездки сюда из Джамелии он осознал, что понятия не имеет, чего вообще ждать от домашних. И с момента приезда это чувство только усиливалось. Может, оттого, что общаться ему довелось в основном с матерью, да и разговор обычно состоял из сплошного ее монолога, да и тем было небогато. Либо она принималась ахать и охать — какой, дескать, он худенький, либо же принималась перебирать какие-то милые глупости и пустяки из его детства, и эти воспоминания неизбежно начинались со слов: «Ты, конечно, не помнишь, но…»
С Малтой они когда-то были до того близки, что она казалась его вездесущей тенью. Но теперь эта самая Малта была вроде бы недовольна его появлением в доме и вовсю ревновала его к матери — как это он смеет отнимать у нее, любимой, хоть какую-то частичку ее внимания. Конечно, впрямую она ему ничего не говорила. Просто дожидалась, когда мать не могла слышать, и отпускала какую-нибудь ядовитую колкость — да и то обращаясь якобы не к нему, а к Сельдену или слугам. И что она взъелась на него, интересно бы знать?… В свои двенадцать она была действительно выше ростом и гораздо больше походила на женщину, чем он — на мужчину. Никому и в голову не пришло бы, что он — старший…
А Сельден? Сельден, которого он в последний раз видел едва ли не в колыбели, теперь относился к нему как к дальнему родственнику, заехавшему проведать семью. С таким человеком нет смысла близко знакомиться, потому что он все равно скоро уедет… Уинтроу надеялся, кстати, что так оно и произойдет. Он отдавал себе отчет, как это недостойно — желать, чтобы дед поскорее преставился и можно было вернуться в монастырь, к своей собственной жизни. Однако делать вид, будто подобные мысли совсем его не посещали, было не менее греховно, ибо это была бы ложь…
