Кайл все еще хмурился, но Уинтроу померещилось нечто вроде тайного уважения.
— Разрешаю, — буркнул Кайл наконец, сообщая тем самым всему белому свету, что окончательное решение осталось все же за ним. Он смерил сына взглядом: — Когда вернешься на борт, перво-наперво доложись Торку. Он даст тебе одеяло.
И покосился на второго помощника, молча ожидавшего наверху. Тот кивнул — дескать, понял.
Мать перевела дух — будто бы все это время стояла совсем не дыша.
— Ну, — сказала она, — значит, все утряслось. Поедемте-ка домой… — На этом последнем слове ее голос сорвался, и слезы полились заново. — Ох, папенька, — прошептала она, ни дать ни взять за что-то упрекая умершего.
Кайл потрепал ее по руке и повел прочь от корабля. Уинтроу вместе с бабушкой отправились следом, но медленнее. Младшие брат с сестрой нетерпеливо промчались мимо них и убежали вперед, к повозке.
Бабушка Роника шла очень медленно, и Уинтроу решил было, что она совсем выбилась из сил, но она неожиданно заговорила, и тут он сообразил, что ей просто хотелось остаться с ним наедине. Она и заговорила-то очень тихо, так, чтобы ненароком не услышал никто, кроме него.
— Я знаю, Уинтроу, все, что происходило сегодня утром, было для тебя дико и непривычно. Но только что ты заговорил так, как подобает истинному Вестриту. В тот миг ты точь-в-точь напоминал мне покойного деда. Да и корабль к тебе потянулся…
Уинтроу, тоже вполголоса, честно сознался:
— Прости, бабушка, но я совершенно не понимаю, о чем ты толкуешь.
— Уж так прямо не понимаешь? — Роника приостановилась, и он повернулся к ней. Она была невысокая, даже поменьше Уинтроу, но держалась очень прямо. — Ты говоришь, что не понимаешь, но я вижу нечто иное, — продолжала она. — Твое сердце знает ВСЕ, хотя ты сам этого пока не осознаешь. Иначе ты не заступился бы за Проказницу так, как ты только что сделал. Все придет, Уинтроу. Все со временем встанет на место, не бойся.
Тут юного священника посетило нехорошее предчувствие. Он-то надеялся, что нынче попозже вечером они сядут втроем — он, мать и отец — и обо всем поговорят начистоту. А они, оказывается, успели что-то обсудить у него за спиной! Что именно — он не знал. Было только ощущение смутной угрозы.
Уинтроу сурово напомнил себе, что жрец Са не должен выносить никаких суждений заранее. Бабушка, впрочем, ничего больше ему не сказала. Они прошли по причалу, и он помог ей усесться в коляску, где уже сидели все остальные.
— Спасибо, Уинтроу, — серьезно поблагодарила Роника.
— Пожалуйста… — ответил он, но ему снова стало не по себе — уж очень было похоже, что благодарили его не только за то, что провел бабушку до повозки под ручку. Получалось, он вроде как дал ей какое-то обещание, смысла которого сам как следует не понимал. Так не придется ли ему впоследствии жалеть о случившемся?… Возница чмокнул губами, лошади взяли с места, и коляска, постукивая колесами по булыжнику, укатилась в темноту. Затих вдали цокот копыт, и Уинтроу остался один. Некоторое время он просто стоял там, не торопясь обратно. Ему хотелось тишины, уединения и возможности поразмыслить.
Что касается тишины… Ее, увы, не было и в помине. Ни сам Удачный, ни тем более его гавань никогда по-настоящему не засыпали. Берег изгибался полумесяцем, и по всей его длине горели огни и слышался шум: торговля на рынках продолжалась круглые сутки. Порыв ветра донес обрывки музыки: верещали свирели, звенели колокольчики на запястьях танцовщицы… Свадьба, наверное. И, соответственно танцы. Ближе к тому месту, где стоял Уинтроу, горели смоляные факелы, установленные непосредственно на причалах. Возле каждого трепетал круг неверного желтоватого света. Волны размеренно плескали о сваи внизу, привязанные лодки тихо скреблись бортами. Темнота делала их похожими на больших деревянных зверей… Деревянных? Зверей?… По позвоночнику Уинтроу пробежал холодок — он вспомнил странную, не от Са исходящую, жизнь корабля. Проказница определенно не была животным, но и простой деревяшкой ее язык не поворачивался назвать… Некая безбожная и, в общем-то, страшноватая смесь! И как получилось, что он по собственной воле вызвался провести ночь на борту?!..
Он пошел обратно туда, где была пришвартована Проказница. Блики с воды, неверный факельный свет… Он то и дело спотыкался, и только добравшись до корабельной стоянки, сообразил, что это добралась до него скопившаяся за день усталость.
— А вот и ты! — обрадовалось изваяние. — Как хорошо!..
Уинтроу чуть не подпрыгнул, но вовремя совладал с собой.
— Я же обещал, что вернусь, — напомнил он Проказнице.
Как странно было стоять на причале и разглядывать ее снизу вверх. Черты ее лица были вполне человеческими, но факельный свет играл на них, как на обычной деревянной резьбе. И еще кое-что. Отсюда, с причала, было особенно заметно, что пропорции ее тела намного превосходили человеческие. Лицо, руки, шея…
…И красивые полные груди, не прикрытые и не стесненные одеждой…
Уинтроу поймал себя на том, что пялится на них, и устыдился посмотреть Проказнице в глаза. «Это просто деревянный корабль, — попытался он убедить себя. — Не женщина, самая обыкновенная статуя…» Без толку. Она улыбнусь ему в потемках — и показалась юной женщиной, бесстыдно и соблазнительно склонившейся из окна. «О Са…»
— Так ты поднимешься на борт? — спросила она с улыбкой.
— Конечно. Сейчас иду.
Поднимаясь по трапу наверх и затем ощупью пробираясь по темной палубе, Уинтроу продолжал запоздало удивляться себе самому. Насколько ему было известно, живые корабли были присущи только Удачному. И его наставники в жреческих науках никогда не упоминали о них. Зато Уинтроу не единожды предупреждали о существовании разных видов магии, противоречивших святой сущности жизни. Мысленно он перебрал их все. Отнятие жизни у кого-либо, чтобы вложить ее во что-то другое… отнятие жизни с целью усилить чье-то могущество… отнятие удачи и счастья, дабы придать себе либо кому-то побольше жизненных сил… Все не то. Пробуждение Проказницы не относилось ни к одной разновидности злой ворожбы. Дедушка определенно умер бы и без этого пробуждения, так что жизнь у него ни в коем случае не отнимали…
Решив так про себя, Уинтроу споткнулся о сложенный на палубе канат. Попытался восстановить равновесие, но наступил на край собственного одеяния — коричневого послушнического облачения, — и во весь рост растянулся на палубе.
Во тьме захохотал кто-то невидимый. Возможно, это смеялись совсем не над Уинтроу. Возможно, где-то там, на палубе, собрались вахтенные матросы и коротали время, рассказывая забавные истории. Возможно… Тем не менее Уинтроу мучительно покраснел, и ему понадобилось большое усилие воли, чтобы подавить обиду и гнев. «Глупость это, — твердо сказал он себе. — Глупо обижаться на тупиц, которых развеселило мое неуклюжее падение. И еще глупее — сердиться, когда я даже не уверен, над чем в действительности смеялись. Это все оттого, что сегодняшний день оказался таким длинным и трудным…»
