— Да все как обычно. Выспаться надо. Желательно в безопасности.
— И ты, конечно, ничего не слышал о том, что, если хочешь встретить злосчастье, так искать его надобно на корабле вроде меня?
Это у них было что-то вроде давней семейной шутки, вернее, целого шуточного разговора. Но в последний раз он происходил между ними уже очень, очень давно, и оттого Совершенный затеял его с большим удовольствием.
Брэшен коротко хохотнул. В последний раз пожал громадную деревянную лапищу и отпустил ее.
— Ты же меня знаешь, старое корыто. Уж в том, что касается злосчастий, «моя зараза сильней». Что еще я могу тут у тебя подцепить?… Зато как следует высплюсь, зная, что меня сторожит друг. Можно ли подняться на борт?
— Добро пожаловать, Брэшен. Поднимайся, только не забывай смотреть под ноги: я, должно быть, изрядно подгнил с прошлого раза, когда ты тут ночевал…
Он слышал, как Брэшен обошел его кругом. Потом моряк подпрыгнул… вот он подтянулся, потом перевалился через поручни… Странное, такое странное ощущение! По его палубе опять идет человек… То есть Брэшен не шел, а больше карабкался, — крен был изрядный. Все же ловкий моряк без большого труда добрался до двери форпика.
— Никакой новой гнили не вижу, — сообщил он громко и почти радостно. — Да и в тот раз ее было совсем немного. Аж жутковато малость! То солнце, то ветер, то снег — а ты все такой же крепкий и целый!
— Жутковато, — согласился Совершенный, постаравшись, чтобы голос не прозвучал слишком мрачно. — Кстати, после тебя внутри никто не бывал. Так что, думаю, там все в том же виде, как ты оставил. Ну, разве что отсырело немножко.
Он слышал и чувствовал, как передвигается забравшийся в форпик мужчина, как он затем переходит в капитанскую каюту. Оттуда Брэшен прокричал во все горло, чтобы Совершенный мог разобрать:
— Эй, а мой гамак и правда на месте! И даже не развалился! А я про него и позабыл. Помнишь, как я тогда его сплел?
— А как же, — отозвался Совершенный. — Помню, конечно!
И улыбнулся редкому для него приятному воспоминанию. Брэшен тогда развел на песке костерок и, в стельку пьяный, принялся объяснять слепому кораблю искусство плетения. То-то было потехи, когда громадные неуклюжие ручищи впервые попытались ощупью постичь искусство вязания морских узлов! Конечно, куда им было поспеть за ловкими и проворными пальцами человека… «Тебя что, никто раньше ничему не учил?» — пьяно возмутился Брэшен, глядя, как беспомощно путается Совершенный. «Нет, никто и никогда, — ответил корабль. — Ничего похожего. В прежние времена я видел, конечно, как это делается. Но никто не предлагал мне попробовать…» Сколько раз потом он взывал к этому воспоминанию, коротая бесконечные часы в черноте. И шевелил пальцами в воздухе, мысленно выплетая простую сеть гамака…
Это был один из способов не подпустить к себе дремлющее безумие.
…Он ощутил, как в капитанской каюте Брэшен скинул с ног башмаки. Они съехали по наклоненному полу в угол — в тот угол, куда съезжало все и всегда. Гамак же висел на крючьях, которые собственноручно установил Брэшен. Мужчина ворчал и вздыхал, устраиваясь поудобнее. Совершенный чувствовал, как растягивается плетеная сетка, но крюки держали ее надежно. Все было именно так, как и сказал Брэшен: новой гнили добавилось на удивление мало…
Молодой моряк словно почувствовал, как соскучился корабль по общению, и еще на мгновение отогнал от себя наваливающийся сон, чтобы сказать:
— Честно, Совершенный, я устал как собака. Вот посплю несколько часов — и тогда-то я тебе про все свои приключения расскажу. И про все свои злосчастья… с того самого дня, как я тут ночевал…
— Я подожду. Спи спокойно. — Корабль не поручился бы, что Брэшен его слышал. Да какая, в сущности, разница.
Мужчина еще немного повозился в гамаке… перевернулся на другой бок… и воцарилась почти полная тишина. Совершенный чувствовал только дыхание человека. Небогато, конечно, — но долгие-долгие месяцы у него не было даже и этого.
Он снова сложил руки на обнаженной груди — и стал внимательно вслушиваться в дыхание спящего.
Кеннит и Соркор смотрели друг на дружку через застеленный белой скатертью капитанский стол. На старшем помощнике была новенькая шелковая рубашка в белую и красную полоску, а в ушах — серьги, ослепительные в своем великолепии: крохотные русалочки сияли зелеными стеклянными глазами, и в пупке у каждой красовалось жемчужное зернышко. Покрытая шрамами рожа старпома была со всем тщанием выскоблена бритвой, пощадившей лишь бороду; волосы же он зачесал назад и густо напомадил каким-то маслом, которое ему, видимо, втюрили как ароматическое. По мнению Кеннита, аромат соответствовал скорее порченой рыбе, но он держал свое мнение при себе. Соркор и без того в достаточной мере чувствовал себя не в своей тарелке. Официальная обстановка всегда его напрягала. Добавить к этому еще и неодобрение капитана — чего доброго, вообще в ступор впадет.
«Мариетта» тихонько поскрипывала бортом о причал. Кеннит прикрыл небольшой иллюминатор, чтобы оградить себя от вони Делипая, но ночной гудеж все-таки долетал. Команды на борту не было — оставили только юнгу, чтобы прислуживал за столом, да единственного вахтенного на палубе.
— Довольно, — отпустил Кеннит мальчишку. — Осторожней с посудой, когда будешь мыть. Это олово, а не жесть.
Юнга забрал поднос с опустевшей посудой и скрылся за дверью, притворив ее плотно и почтительно мягко. После его ухода на несколько мгновений воцарилась почти полная тишина. Кеннит не спешил говорить, пристально вглядываясь в человека, который был не только его правой рукой на корабле, но и чем-то вроде лота
[35]
, позволявшего судить о настроениях в команде.
Кеннит слегка откинулся в кресле. Белые восковые свечи, стоявшие на столе, успели сгореть примерно на треть. Они с Соркором только что отужинали изрядной ножкой барашка. Бoльшую часть съел старший помощник; как ни тяготила его официальная обстановка, со своим аппетитом он ничего поделать не мог — жаден был до всего, что хоть чуточку отличалось от помоев.
По-прежнему молча Кеннит вновь потянулся вперед, взял бутыль вина и наполнил оба бокала — хрустальные, на высоких ножках. Такого букета, крепко подозревал капитан, Соркору просто не дано было оценить. Он, впрочем, желал впечатлить своего старпома не вкусом вина, а лишь стоимостью.
Когда оба бокала наполнились почти до краев, он поднял свой, подождал, чтобы Соркор повторил его жест, и подался вперед, чтобы слегка с ним чокнуться. Благородный хрусталь отозвался чистым звоном.
— За все хорошее, — негромко провозгласил Кеннит. И свободной рукой обвел пространство каюты, имея в виду происшедшие в ней перемены.
