– А что же он сказал, что через три дня придет за ней? – возмущался Бер. – Я ее насовсем отбил, не на три дня!
– Так положено! – успокаивала его Ута. – Он и правда через три дня придет. А что делать, я тебя сейчас научу. Не в первый раз это все деется…
Малуша поначалу думала только о ребенке. День ото дня у нее становилось все меньше молока, и чем больше она об этом тревожилась, тем сильнее скудел источник. Она умоляла Князя-Медведя отвести ее назад к людям поскорее, но он отвечал: поскорее нельзя. Тот, кто ел пишу мертвых, может вернуться к живым только в известные дни, коих в году всего несколько. А если нарушить уклад, то Навь не отдаст обратно душу и такой беглец умрет уже по-настоящему, и году не прожив. Нужно было ждать Карачуна, когда растворятся врата тьмы. Малуша извелась, дожидаясь нужного дня. Она не думала ни о себе, ни о родных, ни о своей дальнейшей жизни. Почти не спускала с рук Колоска – ребенок плохо спал, часто плакал и худел на глазах. Вокруг век у него появились лиловые тени. Малуша холодела от мысли, что он может умереть, что вот этот кусок утоптанной земли перед порогом избы станет его могилой… В отчаянии она забросила хозяйство, ела кое-как, не всякий день вспоминала косы расчесать. И правда чуть мхом не обросла. По ночам ей снилось, что ребенок тает у нее на руках, как сделанный из снега, и превращается в лужицу воды. Князь-Медведь жалел ее, но качал головой: до Карачуна ничем не помочь. У Нави свои порядки, незыблемые, как сам ход годового круга.
Но вот наконец пришел тот день – самый короткий в году. Малуша завернула Колоска в пеленку и в одеяльце из рысьей шкуры, оделась сама. Свои убогие пожитки упихала в короб, но не думала о них. Выходя, даже не оглянулась на избенку, где прожила три четверти года. Как дневной свет на дне зимы, ее лесная жизнь истлела и угасла. Впереди было нечто совсем иное, и Малуша думала об одном: скорее попасть к людям, где ее ребенка сумеют выкормить.
Князь-Медведь вывел ее через дворик Буры-бабы за ручей – там оказалась лошадь, запряженная в волокушу. Малуша села с ребенком на руках, Князь-Медведь поставил рядом ее короб и повел лошадь по едва видной тропе, сам прокладывая ей путь. Малушу он накрыл еще одной шкурой, и она сидела как в шалаше.
Пробирались долго. Порой в трудных местах на гати, среди зарослей или в буреломе приходилось вылезать и идти за волокушей, иначе лошадь не прошла бы. Ребенок то спал, то возился. Малуша уже не могла его покормить и едва помнила себя от страха: а что если она довезет его мертвым? Что если он похолодеет и застынет, пока они окажутся у людей?
Совсем уже стемнело, когда они выбрались из леса. На опушке ждала целая толпа – все ряженые, в шкурах, в личинах, с горящими факелами. Здесь была другая лошадь – запряженная в сани. Малушу пересадили туда, Князь-Медведь сел рядом и повез ее в Варягино. Куды бежали сзади, оглашая темноту ревом, воем, свистом, блеянием. Светила луна, дивились этому зрелищу ясные звезды, и большой костер далеко впереди указывал путь через поля…
Первые несколько дней после возвращения в мир живых Малуша с трудом осознавала перемену. Для Колоска нашлась кормилица – и в Варягино, и в Выбутах хватало кормящих баб. У Предславы имелись челядинки, которым можно было поручить присмотр за чадом и днем, и ночью, чтобы Малуша наконец отоспалась и отдохнула. Но две-три ночи ей снилось, что она по-прежнему в лесной избе, и прежняя тревога не отпускала. Только утром, проснувшись от возни служанок, она с удивлением наблюдала за ними с полатей, из-под одеяла. Вот она лежит, а кто-то другой топит печь, носит воду, ставит кашу. Провора кормит Колоска, обмывает, пеленает и только потом приносит ей… Странно было поначалу постоянно видеть вокруг себя столько людей: мать и отчима, челядь, пятерых младших братьев и сестер… А днем непременно заявлялась и прочая родня, варягинская и выбутская.
Бера к ней поначалу не подпускали – давали время прийти в себя и заново освоиться в мире живых. Но довольно быстро Малуша поняла, что замужество в Выбутах ей больше не грозит. Теперь ее судьбой владел родич из Хольмгарда, и туда он намеревался ее увезти, как только кончатся зимние праздники.
– Госпожа Сванхейд повелела мне привезти к ней эту девушку, – объяснял Бер. – Исполняя ее волю, я ходил за девушкой в лес. И теперь госпоже Сванхейд принадлежит право решать ее судьбу.
Предслава причитала: только дочку вернули, как опять увозят! Но Малуша не противилась.
«Я думала, ты ко мне привязан, – сказала она Князю-Медведю ночью, после того как Бер ушел. – А ты вроде как рад меня отдать первому, кто явился!»
Теперь, когда все было решено, ей сделалось страшно покидать это надежное убежище, эту скучную и нелегкую, но ставшую привычной жизнь.
«Он меня одолел», – сказал Князь-Медведь.
«Потому что ты сам того захотел».
«Потому что Бура-баба его пропустила. Значит, пришел твой срок. Тебе пора обратно в белый свет. Пусть чадо подкормится, подрастет. Не хочу, чтобы оно здесь сгинуло. Мне еще понадобится. Через семь лет, как окрепнет, заберу».
На это Малуша ничего не ответила. Она точно знала: спорить с Навью бесполезно. Даже с теми, через кого она с тобой говорит, – они исполняют не свою волю. Вояна тоже не хотела отдавать свое дитя Нави – но вот оно здесь. Князь-Медведь испытывал к ней привязанность, покуда Навь повелевала ему держать ее при себе. Но вышел срок, и больше ей здесь не место.
Почти год ее здесь держали не просто так. Теперь ее Колосок – дитя Князя-Медведя, его наследник и преемник. На этом условии Навь приняла Малушу и защитила. Теперь она может показаться в белый свет, очищенная от позора и проклятия. Дитя ее больше не нагулянное, а священное. И с ним она может выйти за самого лучшего жениха. Но дитя – ее выкуп. Князь-Медведь и сейчас его не отдал бы, будь у него возможность вырастить в лесу грудного младенца, как вырастила его самого, тогда трехлетнего, Бура-баба. Но Малуша не может больше кормить ребенка, а где же тут кормилицу найдешь? Из-за ребенка она пришла сюда, из-за него уходит. Но его судьбу Навь из лап своих птичьих не намерена выпускать.
Когда Предслава наконец дозволила Беру прийти к ней, Малуша смотрела на него почти как на незнакомого. В живом человеческом мире он стал казаться каким-то другим. В лесу он был единственным гостем с белого света, а здесь стал одним из многих, и Малуше пришлось заново приглядываться к нему. Помня, что на первый взгляд приняла Бера за Святослава, она встретила его не без робости: сейчас ей не хотелось этих воспоминаний.
Бер и правда походил на киевского князя, особенно верхней частью лица. Но подбородок у него был тяжелее, а нос с немного загнутым вниз кончиком – совсем другим. Волосы даже лучше – густые светло-золотистые кольца лежали на лбу и спускались почти до плеч. Одет он был в хороший голубой кафтан с серебряным позументом и отделкой синего шелка, на поясе висел длинный боевой нож в окованных бронзой ножнах – для красоты и чести, а не потому что он в Варягино собирался с кем-то воевать. Наверное, у него и меч есть – «корляг», как у всех киевских. Уж Сванхейд пожалует любимому внуку, она не беднее киевских князей.
