Я долго кричал на нее, обвиняя в случившемся, а она держала меня, выводила из меня произошедшее, как гнилостные стоки в открытые шлюзы. Потом я вконец обессилел и уже не мог ни говорить, ни сопротивляться. Нечто вышло из меня окончательно, и я молчал, сидя под потоком воды, обхватив колени. Сказал:
– Все, я пришел в себя, ты уже можешь уйти, мне нужно одеться.
Она вышла.
Я еле встал. Смывать с себя остатки мыла не было сил – тело почти не слушалось. Я надел халат.
Мать приготовила мне ужин. Мы сидели на кухне, друг напротив друга.
– Я не идеал матери, сынок, я знаю. Я в чем-то плохой человек, и есть люди, которые делают сложные дела, как делаю это я. Но я не могу жить иначе, Владислав. И тебе не дам, потому что ты другой. Ситуация это доказала. Ты хочешь, Влади, я вижу, что ты хочешь жить иначе. Но не сможешь. Ты МОЙ сын, я хорошо знаю тебя. Ты способен выдержать такую жизнь, которая убьет любого другого.
– Я не могу. И никто не может. Ты погубишь меня, вот и всё, – ответил я. – Посмотри, что ты сделала. Именно поэтому я не хочу так жить. Я хочу держаться от тебя подальше.
Вдруг я вспомнил про Сашу.
– Саша в Перми?
– Он там. Я прилетела в Лондон на следующий же день после звонка Збигнева и нашла твоего друга в нашем доме. Он недоумевал, куда ты делся. Я купила ему билет на самолет и отправила домой, сказав, что ты занят. Влади, а я предупреждала, что это опасно – быть с непроверенными и глупыми людьми.
– Ты видела их записи? – спросил я.
Она утвердительно кивнула.
– Ты досмотрела их до конца?
– Не все. Я не смогла.
– За что, мама? За что?!?
– Киплинг, будучи искусным дипломатом своей страны, говорил: по праву рождения. – Она тяжело вздохнула, сходила до бара, налила мне в бокал виски, кинула туда льда. – Выпей и пойди, поспи.
Я машинально выпил виски, поднялся, но дошел только до гостиной. Ноги стали слабеть, тело отказалось работать. Мать усадила меня на диван, погладила по плечу, и сказала, что все время испытывала ужасную боль.
– Ты мне опий подсунула? – спросил я, она улыбнулась, силой укладывая меня на диван, а я провалился в наркотическую тьму.
Она еще два дня говорила со мной, адаптируя к возвращению, но я и сам все понимал. Мы задержались в Москве: меня обследовали, почистили кровь, провели курс восстановления и зашили губу. Я быстро вернул себе форму.
Я вернулся домой к середине декабря. Когда я приехал к себе, там был Саша. Я замешкался на пороге, не понимая, как реагировать на любовника.
«Только не кричи на меня», – подумал я. Это было все, о чем я тогда подумал, глядя на него.
Саша бросился ко мне, схватил за плечи и спросил:
– Влад! Где ты был? Что случилось?
– Саша, – ответил я, – из-за того, что ты мне не поверил и убежал тогда, меня поймали, сделали предметом шантажа и вымогательства, били и даже насиловали. Большего я тебе не скажу, невозможно об этом говорить.
Саша испуганно посмотрел на меня, а я вошел в гостиную и сел на диван. Саша не знал, верить мне или нет, но интуитивно повел себя правильно: принес плед, укрыл меня, налил виски, принес ноутбук, включил мне какое-то кино и примостился рядом, сев на пол, положив свою голову ко мне на колени. Я улыбнулся, погладил его, и он, прижавшись к моим ногам, ничего более не говорил.
Ночью я не мог уснуть. Должно быть, Саша тоже. Ближе к часу, он два раза тихо позвал меня по имени, и, думая, что я сплю, поцеловал меня и беззвучно заплакал. Когда он успокоился и уснул, я повернулся к нему лицом и обнял. Так я пролежал до утра. Потом встал и пошел встречать рассвет на улицу. Я очень люблю встречать рассвет. Это начало нового дня, новой надежды.
Утром мне позвонил отец. Он пригласил меня в кафе, мы поговорили. “Сынок, я ушел от твоей мамы.” – сказал он. Он также признался, что призвал мать сразу же дать моим мучителям все, что требуется и немедля вызволить меня. Мать отказалась, сообщив ему, что я попал в ситуацию, из которой вполне способен выйти сам. Они несколько дней скандалили из-за меня.
В Косово зависли и ждали своей отмывки миллиарды долларов, которые упомянутая выше "Свободная партия" Евросоюза получила от НАТО. Вся эта геополитическая суета не внушала отцу доверия. Моя мать изменила их планы, совершив кражу этих денег, нагло прекратила оплаченное вмешательство в дела бывшей Югославии. Она перешла дорогу серьезным людям. Когда меня похитили, отец искренне уверял ее, что неважно всё, кроме меня и моего благополучия. Она просила дать ей время, искала варианты. Через четыре дня скандалов отец поставил ультиматум – или она вызволяет меня сегодня же, или он уходит из дома. Югославские миллионы не принадлежали ни ей, ни ее соратникам. За что она вела борьбу, было неясно. Она отказалась, объясняя ему, что нам обоим – и ей, и мне, в плену, нужно дать время. Последнее, что я услышал от него тогда: «Ты справился, Влад, а она нет». Простил ли он ее впоследствии, я не знаю.
Я быстро вошел в привычный ритм своей жизни: захватила учеба, выпивка, тусовки. В рамках обучения стало необходимо найти педагогическую практику, и мы втроем – я, Саша и Нил собрались открыть неформальное учебное заведение, на базе чего писали бы свои дипломные работы. Я охотно предложил свою квартиру в качестве классов, а мы с Сашей на время переехали в съемные апартаменты на Советской, поближе к центру города.
Поначалу клубом руководил Нил. Он получил разрешение директора ближайшей школы, что к нам будут отправлять обожающих классическую литературу, и тех, кто совсем ничего не понимает, чтобы мы могли их обучать. В педагогической практике Нила была задача на удачном примере вовлечь в изучение предмета тех, кому литература дается нелегко.
Но я увлекся деталями. Этот период моей жизни можно смело оставить на суд участникам. Наши отношения с Сашей по-прежнему представляли собой череду невыносимых его истерик и очередных примирений.
Мы работали над клубом любителей литературы уже полгода, был сентябрь 1994-го. Нас с тобой разделяли какие-то дни. Саша увлекся преподаванием в средней школе, приходил к нам реже. Но затем Нил серьезно заболел, попал в больницу и ему снова прочили операцию. Я попросил Сашу помочь мне с клубом. Тогда же Саша серьезно увлекся актерским мастерством, уехал на пробы съемок рекламного ролика для Nescafe, и я впервые за долгое время ощутил мир уединения. Я писал стихи, глядя на улицу из своего окна на Советской. Скучал по нему, но не так сильно. Отец в это время уже жил в Екатеринбурге, окончательно бросив свою профессию переговорщика и остался при УАГС лектором и экспертом. Они с матерью так и не помирились.
Я помогал матери с охотой, когда дело касалось внешнеполитических переговоров, вопросов международного сотрудничества. Меня однозначно привлекали чистые политические дела, интересовала европейская политика. Порой я любовался, как легко, дерзко и авантюристично, у всех на глазах, моя мать вершила судьбы стран. Когда она работала честно, была истинным Маршалом Польши, я не мог не ценить, не мог не уважать ее профессионализм. Но я знал о ее склонности к авторитарности, ее беспринципность в вопросе получения денег и полностью отрицал ее путь. Гигантские откаты за торговлю оружием, занятие контрабандой на высшем государственном уровне я принять не мог никогда.
