Весь его киль сейчас был обнажен. Брэшен тщательно простучал его молоточком; похоже, здесь все было в порядке. Да и еще бы не быть! Это же диводрево, серебристо-серое и твердое, точно камень. Тем не менее Брэшен ни на какое «еще бы» полагаться не собирался. Он достаточно долго возился с кораблями, чтобы усвоить: все, что может сломаться, непременно сломается. Все, что не может сломаться, тоже сломается…
Вообще в том, что касается спуска на воду старого корабля, его снедало тысяча и одно беспокойство. Так, например, он заранее был готов к тому, что «Совершенный» будет течь, как решето, пока его доски заново не разбухнут и не перекроют все щели. А балки и брусья, столько лет пролежавшие в одном положении, того и гляди, треснут или лопнут от ставших непривычными напряжений. В общем, случиться могло все, что угодно! (А что никому не угодно – в особенности.) Как хотелось бы Брэшену, чтобы в их распоряжении было побольше деньжат, а значит, имелась возможность нанять для предстоявшего дела по-настоящему опытных мастеров-кораблестроителей и хороших рабочих! Увы, ныне в его распоряжении был лишь собственный опыт, накопленный годами плавания по морю. И труд людей, которые в это время суток обычно дрыхли, пьяные в зюзю. Вот такие обнадеживающие перспективы.
Но все бы ничего, если бы не отношение к происходившему самого Совершенного. Увы, в этом плане по ходу работы мало что изменилось. Корабль хоть и стал с ними разговаривать, но настроение у него менялось слишком бурно и непредсказуемо, да и то почти всегда – в худшую сторону. Все радостные чувства были давно и прочно забыты. Он сердился, был мрачен, жалобно ныл или бормотал, точно умалишенный. А в промежутках предавался молчаливой жалости к себе, бедному и несчастному. Получалось это у него до того здорово, что Брэшен не единожды тихо жалел: «Был бы ты на самом деле мальчишкой – я бы дурь-то из тебя быстренько вместе с пылью повытряс…»
Он крепко подозревал, что умением владеть собою его корабль вообще был не сильно обременен. Его этому просто не научили. Брэшен объяснил Альтии и Янтарь, что в том-то и крылся корень всех бед Совершенного. Никакой самодисциплины. Значит, надо привнести дисциплину внешнюю –и поддерживать ее неукоснительно, пока Совершенный не обучится самообладанию. Спрашивается, однако, каким образом сделать должное внушение кораблю?…
Все втроем они обсуждали этот жгучий вопрос за кружечкой пива несколькими сутками ранее.
Тот вечер выдался удушливым и влажным. Клеф приволок им пива из города – конечно, самого дешевого, какое только нашел, и все равно они еле-еле могли его себе позволить. День, однако, выдался донельзя утомительным, да еще и Совершенный пребывал в необычайно – даже по его меркам – пакостном расположении духа. Они уселись в тени, которую отбрасывала корма. Сегодня Совершенный ни дать ни взять полностью впал в детство: обзывался, швырялся песком. Это последнее давалось ему особенно просто, поскольку лежал он теперь почти совсем на боку и свободно дотягивался рукой до земли. На него кричали, его бранили – все без толку. Кончилось тем, что Брэшен попросту сгорбился в три погибели и продолжал работать, делая вид, будто не обращает внимания на град песка, который обрушил на него Совершенный.
«А что ты можешь сделать? – сказала, помнится, Альтия. У нее в волосах было полно пыли и грязи. – Выпороть его? Так он для этого малость великоват. И в кровать его раньше времени не уложишь, как капризного ребенка, и без ужина не оставишь. Не думаю, право, чтобы у нас был какой-то действенный способ призвать паршивца к порядку. Наверное, придется его скорее задабривать…»
Янтарь отставила недопитое пиво:
«Ты говоришь о наказаниях. А мы начали с того, как бы научить его дисциплине».
Альтия призадумалась, потом сказала:
«Начинаю подозревать, что это две разные вещи. Вот только как ты отделяешь одно от другого – не очень пойму».
«Я-то рад попробовать что угодно, лишь бы это научило его должному поведению. Вообразите только, что за удовольствие будет плавать на корабле, который ведет себя, как он сейчас!… Бр-р! Если мы не сумеем сделать его по-настоящему управляемым, причем скоро, вся наша нынешняя работа неминуемо прахом пойдет, -высказал Брэшен свое главное и глубочайшее опасение. – Как бы он еще вовсе против нас не обратился. Допустим, разразится шторм… или пираты насядут… Возьмет да всех нас попросту поубивает! – И, понизив голос, все-таки добавил: – Ему ведь уже доводилось… Все мы знаем, что он на это способен…»
Сказав так, он затронул очень больную тему, настолько больную, что даже между собой они ни разу вслух не обсуждали ее. Бывало, они подбирались к ней то с одной стороны, то с другой, но чтобы вот так, напрямую – никогда. Даже и теперь слова Брэшена сопроводила напряженная тишина.
«Чего все-таки он хочет? – спросила Янтарь, обращаясь сразу ко всем. – Самодисциплина, это, знаете ли, нечто такое, что должно идти изнутри… Он должен желать помогать нам. А это желание может произрасти только из его собственных устремлений. В идеальном случае он должен бы мечтать о чем-то таком, что в нашей власти было бы предоставить ему. Или отказать ему в этом, смотря по его поведению… – И она нехотя добавила: – Выходит, как ни крути, а придется ему усвоить: плохое поведение может повлечь неприятности…»
Брэшен криво улыбнулся:
«Это тебе самой встанет дороже, чем ему. Я же знаю: стоит ему накукситься, и ты уже сама не своя. И, как бы он весь день ни паскудничал, вечером ты непременно идешь к нему, разговариваешь с ним, что-то рассказываешь, песни поешь…»
Янтарь виновато потупилась, перебирая пальцы толстых рабочих перчаток.
«Я чувствую, как ему больно, – созналась она наконец. – Ему столько зла причинили. Его судьба столько раз в угол загоняла, никакого выбора не оставляя! И теперь он попросту в полнейшем смятении. Надеяться на лучшее он не отваживается: сколько раз в прошлом он позволял себе понадеяться, и неизменно у него отнимали всю радость. Вот он и вбил себе в голову, что всякий человек, что бы он ни говорил и ни делал, по определению, его враг. И он взял за правило бить первым, не дожидаясь, пока ударят его самого. Сущая стена, которую мы взялись проломить…»
«Оно понятно. Ну а делать-то что будем?»
Янтарь зажмурилась – плотно, точно от боли. Потом вновь открыла глаза.
«Будем делать то, что всего труднее. И надеяться, что выбрали правильный путь…»
Поднявшись, она прошла вдоль лежащего на боку корабля до самого носа. И, когда она заговорила с носовым изваянием, Брэшен с Альтией хорошо слышали ее голос, ясный и чистый.
«Совершенный, – сказала она. – Сегодня ты вел себя просто безобразно. А посему я не буду в этот раз тебе ничего рассказывать. Мне жаль, что так получается. Если завтра ты будешь лучше следить за собой, обещаю вечером посидеть с тобой и поговорить».
Совершенный молчал очень недолго.
«А не пошла бы ты со своими сказками, – ответил он Янтарь. – Они все равно скучные и глупые! И с чего ты вообще взяла, будто мне нравится их слушать? Оставь меня в покое! Чхать мне на тебя! И всегда было чхать, вот!»
