Между тем лицо Уинтроу говорило Кенниту гораздо больше, чем слова, тщательно подбираемые, но при всем том не способные полностью спрятать боль. А беспомощные попытки дать объяснение только свидетельствовали, что этот вопрос был причиной мучительных раздумий. И было похоже, что ни единый из высказанных ответов не удовлетворял Уинтроу. А папаша, очевидно, не удосужился объяснить.
Мальчик подошел ближе к кровати.
– Мне бы, – сказал он, – твою культю осмотреть.
Вот такой он был. Всегда шел напрямик. Не сказал ведь «нога» или «рана». Не стал изворачиваться, щадя тонкие чувства увечного… И между прочим, такая откровенность странным образом утешала. Паренек не станет ему лгать.
– Ты как-то сказал, что отвергаешь своего отца. Ты и до сих пор так же к нему относишься?
Почему-то для Кеннита был очень важен ответ Уинтроу. Почему -он сам не мог бы сказать.
По лицу мальчика прошла тень… В какое-то мгновение капитан был уверен, Уинтроу солжет ему. Но, когда тот заговорил, в его голосе прозвучала вся безнадежность истины:
– Он же все равно мой отец. И на мне сыновний долг перед ним. Са велит нам чтить родителей и восторгаться любой крупицей добра, которую мы в них видим. Но, сказать по правде, я хотел бы… – Его голос зазвучал еле слышно, как если бы он высказывал нечто до предела постыдное: – Я хотел бы, чтобы он никогда не присутствовал в моей жизни. Нет, нет, смерти я ему не желаю, – добавил он поспешно, перехватив пронзительный взор Кеннита. – Просто… чтобы он куда-нибудь делся. Чтобы ему было безопасно и хорошо, но чтобы… – Уинтроу виновато запнулся, – чтобы мне больше никогда не приходилось иметь с ним дело, – договорил он совсем уже шепотом. – Чтобы я больше не казался себе ничтожеством от каждого его взгляда.
– Ну, это нетрудно устроить, – легко кивнул Кеннит. Судя по тому, какое потрясение отразилось в глазах мальчика, он в ужасе гадал, что за исполнение желаний было ему только что пожаловано. Он явно хотел что-то сказать, но затем решил, лучше не спрашивать, так оно целей будет.
Уинтроу отвернул одеяло.
– Беспокоит татуировка? – неожиданно вырвалось у капитана. Мальчик-жрец склонился над обрубком ноги, его ладони были готовы к работе. Кеннит уже чувствовал щекотку бестелесного прикосновения.
– Подожди, пожалуйста, – тихо попросил Уинтроу. – Дай я кое-что попробую.
Кеннит кивнул и стал заинтересованно ждать, что тот сделает дальше. Но Уинтроу ничего не стал делать. Наоборот, он просто застыл. Его руки были так близко от культи, что Кеннит ощущал их тепло. Сам Уинтроу смотрел на тыльную сторону своих кистей. Он даже прикусил кончик языка, так велико было его сосредоточение. И дышал он до того тихо, что со стороны было совсем незаметно. Зато зрачки у него расплылись, почти поглотив радужную оболочку. И вот руки начали дрожать, словно в предельном усилии…
Прошло несколько мгновений – и вот Уинтроу глубоко и резко вздохнул. Поднял на Кеннита затуманенные глаза и недоуменно пожал плечами.
– Наверное, – сказал он, – я сработал неправильно. Ты должен был что-то почувствовать. – И он нахмурился, соображая. Потом вспомнил вопрос Кеннита насчет татуировки. И ответил так, словно они беседовали о погоде: – Беспокоит, только когда я о ней думаю. Хотел бы я, чтобы ее там не было. Но она есть и пребудет до конца моих дней. Так что чем скорее я приму ее как неотъемлемую часть моей внешности, тем мудрее оно будет с моей стороны.
Кеннит тотчас спросил:
– В каком смысле мудрее?
Уинтроу улыбнулся, сперва вымученно, но по мере того, как он говорил, улыбка все более делалась настоящей:
– В нашем монастыре любили повторять: «Мудрый ищет кратчайший путь к душевному равновесию». И этот кратчайший путь – принимать действительность такой, какова она есть. – С этими словами Уинтроу обхватил культю пальцами и осторожно сдавил: – Больно?
Из рук мальчика истек пронзительный жар, достиг позвоночника и стремительно распространился. Кеннит на некоторое время потерял дар речи. Услышанное от Уинтроу отдавалось у него в мозгу. Принимать действительность такой, какова она есть… Вот он, кратчайший путь к примирению с самим собой. Вот она, мудрость. Больно ли мне? Но разве мудрость причиняет боль? Разве доставляет боль спокойствие?… Ему казалось, что кожа на всем теле натянулась, ее начало жечь. Кеннит задыхался и не мог ничего ответить Уинтроу. Простая вера мальчика оказалась слишком велика для него. Это она жаром неслась сквозь его жилы, даруя уверенность и тепло. Конечно же, Уинтроу был прав. Приятие бытия… «О чем я только что думал?…» Откуда вообще взялась слабость души, недавно едва не овладевшая им?… Мысли о самоубийстве – о том, чтобы вывалиться в воду и утопиться, – показались кощунственными. Нытье слабака, преисполненного жалости к себе самому. Надо идти вперед! Вперед – как это ему и предначертано свыше! Какой глупостью было вообразить, будто Госпожа Удача от него отвернулась, позволив морскому змею оттяпать ему ногу. Вздор! Наоборот, именно она помогла ему выжить. Какая смехотворная потеря – всего лишь нога!…
Уинтроу отнял руки.
– Тебе плохо? – спросил он обеспокоенно.
Кенниту показалось, будто голос мальчика прозвучал слишком громко, так обострены были все его чувства.
– Напротив. Мне очень хорошо. Ты меня исцелил, – хриплым шепотом выговорил пират. – Отныне я здоров!
Кое-как с помощью рук ему удалось сесть на постели. Сверху вниз он посмотрел на свою ногу -и, право же, не особенно удивился бы, обнаружив, что она заново отросла. Нет, конечно, там по-прежнему красовался обрубок, и лицезрение его по-прежнему вызывало чувство невосполнимой потери. Но не более. Его тело изменилось, вот и все. Когда-то оно было совсем юным и безбородым, потом это ушло. Когда-то он ходил на двух ногах, теперь придется обходиться одной. Ну и что? Подумаешь! Произошла перемена, которую следовало принять…
По-кошачьи быстрым движением он сгреб Уинтроу за плечи и притянул его вплотную к себе. Уинтроу вскрикнул от неожиданности и схватился обеими руками за койку, чтобы не упасть. Кеннит заключил в ладони его лицо. Сначала Уинтроу воспротивился было, но потом капитан перехватил и удержал его взгляд. Глаза мальчика раскрывались все шире. Кеннит улыбнулся ему. И провел длинным пальцем по татуировке, словно разглаживая.
– Сотри ее, – проговорил он повелительно. – Она затронула только кожу, не глубже. Незачем тебе таскать ее еще и на душе!
Несколько мгновений он не отнимал ладоней, пока не увидел на лице Уинтроу настоящего изумления. Тогда Кеннит поцеловал его в лоб и выпустил. Уинтроу выпрямился, а Кеннит сделал еще усилие и сел по-настоящему, спустив здоровую ногу на пол.
– Мне до смерти обрыдло здесь валяться, – сказал он. – Пора мне уже вставать и начинать двигаться. А то – посмотри на меня! – я совсем уже в собственную тень превратился. Мне нужен ветер в лицо, добрая еда и питье. Это мой корабль, и я должен командовать. А всего более мне нужно выяснить, что я теперь могу, а чего – нет. Помнится, Соркор вырезал мне костыль. Куда он завалился?
