Благодарно кивнув сержанту, он перешагнул через растяжку.
Остальные последовали его примеру. Один остался ее обезвреживать.
За спиной уже осталось метров двадцать коридоров и с десяток обследованных помещений. Впереди простиралось просторное помещение размером десять на тридцать метров, в противоположном конце которого располагалась дверь. Дверь не гнилая и развалившаяся, как попадались раньше, а сделанная добротно из крепких досок, с засовом. Засов находился, видимо, с той стороны. С этой видны были лишь стальные скобы креплений.
Сержант сделал знак, и вперед двинулись два бойца. Остальные, изготовив оружие, замерли в ожидании, готовые в случае необходимости прикрыть товарищей. Лица у всех были сосредоточенные и напряженные до предела, взгляды сконцентрированы на двери.
Вышедшим вперед парням осталось пройти не больше десяти шагов до цели, когда, словно под ударом ноги, дверь распахнулась и из-за нее грянули две автоматные очереди. Засвистели пули, с холодящим кровь звуком пролетая мимо и рикошетя от бетонных стен. Спасала одна темнота. Если бы не плохая видимость, перестрелка превратилась бы в кровавую бойню. Еще при первых выстрелах омоновцы, что шли первыми, повалились на пол, нашпигованные свинцом. Они приняли главный удар на себя. Но их смерть спасла остальных, позволив спастись и дать достойный отпор. В тесном помещении стоял невообразимый грохот, от которого закладывало уши. От едких пороховых газов стало тяжело дышать. Начали слезиться глаза.
Несколько пуль угодили одному из бандитов в лицо, превратив его в нечто бесформенное. Второй получил тяжелые ранения, но, истекая кровью, сумел закрыть за собой дверь. Омоновцы продолжали огонь. Их выстрелы за несколько секунд превратили крепкую дверь в решето. Засов отвалился. Сквозь дыры пробивались лучи света: где-то за дверью зажглась лампа.
Подоспели бойцы группы захвата. Майор сразу взял командование на себя. Замелькали фигуры в темных комбинезонах и масках. Слышались стоны и выкрики. Но Воронин воспринимал все происходящее как в тумане. В ушах гудело, голова кружилась, немного поташнивало. В ногах появилась какая-то слабость.
«Что со мной? — обеспокоенно, подумал Воронин. — Неужели я так постарел?» Он не понимал причины внезапного недомогания. Но затем почувствовал, как по руке течет что-то теплое и липкое. Потом пришла боль. Резкая, пронзительная боль в плече. Рука безвольно повисла, словно плеть. В пылу перестрелки полковник не почувствовал ранения, теперь же, с запозданием, рана дала о себе знать.
Рядом возник Валера — не утерпел все-таки и спустился. Луч его фонаря ударил в глаза. Воронин попытался заслониться. Он вяло поднял правую руку, все еще сжимавшую пистолет, и прикрыл лицо.
— Алексей Петрович, что с вами? Вы ранены? — голос лейтенанта был взволнованным.
— Пустяки. Ничего серьезного. Зацепило маленько.
— Полковник ранен! — громко воскликнул Валера и, подхватив Воронина под руку, повел к выходу.
Появились еще люди и, несмотря на категорические возражения, помогли идти.
На улице стояли «скорые». Суетились люди в белых халатах. Ранены были еще несколько омоновцев. Один — серьезно.
Сделав перевязку, дали обезболивающее. Рана оказалась пустяковой: задеты лишь мягкие ткани, а артерии и кости целы. Плохо только, что пуля застряла в плече. Видимо, рикошет, иначе с такого расстояния из автомата Калашникова прошило бы насквозь.
Отмахнувшись от доктора, Воронин наотрез отказался ехать в больницу. С такой-то царапиной! Минут через десять из подвала появились спецназовцы. Они выходили из полумрака в своих черных костюмах и масках, как призраки из преисподней: молчаливые, угрюмые, усталые. Шум и разговоры возле подъезда моментально прекратились. Все собравшиеся повернули головы и посмотрели на них. Каждый с интересом ожидал выхода заложников. Живы ли они? Были ли они там вообще?
Невольный вздох облегчения вырвался из груди Воронина и всех остальных, когда на руках у бойца они увидел девочку. Маленькое хрупкое создание испуганно прижалось к груди солдата, обхватила его ручонками, как единственную в своем мире защиту. От яркого света она зажмурила глазенки и наморщила лобик. Она боялась. После пережитого кошмара все и все казалось ей враждебным и полным опасности.
Затем вынесли отца девочки. Сержант, что шел рядом с Ворониным, держал его на руках, словно ребенка. Евгений Шувалов находился в бессознательном состоянии. Похоже, бандиты над ним основательно потрудились. Его лицо представляло собой сплошной синяк, а на обнаженной груди виднелась внушительная гематома.
Подъехала еще одна «скорая». В нее усадили заложников. В сопровождении милицейской машины с включенными мигалками их отправили в больницу.
— Семенов! — позвал Воронин лейтенанта. — Возьми кого-нибудь еще и отправляйся следом. Смотри, чтобы с девочкой и ее отцом ничего не случилось. Отвечаешь головой.
Он подошел к майору спецназа и, кивнув в сторону лежащих на земле тел бойцов, произнес:
— Не повезло им.
Майор взглянул на полковника, на перевязанную руку, висевшую на ремне, и ответил:
— Дурацкая смерть. Обидно.
— Смерть никогда умной не бывает.
— Пять лет их знал, — вздохнул майор. — Вас, вижу, тоже угораздило. Рикошет.
А вы ничего, боевой мужик, — уважительно произнес майор. — Не сдрейфили. А ведь могло и убить.
Воронин кисло усмехнулся. Он и сам понимал, что могло. Но понимание это пришло только теперь, перед окровавленными трупами, прикрытыми сверху черной пленкой. Три трупа — это многовато. Придется объясняться. По голове за подпорченную статистику, естественно, не погладят. К черту статистику! Самое ужасное, что сразу три семьи остались без мужей, сыновей и отцов. Из-за какой-то там сволочи погибли нормальные честные парни. Вот это обидно! Бандитов жалко не было. Полковник даже не поинтересовался: сколько их было и что с ними стало? Для него они не существовали. Жестоко? Но справедливо. Такова жизнь. Здесь как на войне: есть ты и твой враг. И одно из двух: или ты его, или он тебя. Третьего не дано. Преступивший закон, а тем более убивший человека, автоматически становится врагом. Его необходимо обезвредить. Каким путем — не важно. Главное, чтобы он больше не представлял опасности для общества.
Жестокая философия. Однако полковник Воронин, как и большинство его коллег, придерживался именно ее. Суровая действительность жизни вынуждала их к этому. Выполняемая ими работа не терпела полутонов. В ней все должно быть или черным, или белым. Иначе нельзя. Иначе можно запутаться. А это в работе самое страшное. Когда же такое происходит, то лучше поскорее заняться чем-то другим.
Глава 8
Хотя на таможне в районе Грайворона такой очереди не было, процедура проверки заняла много времени. Особенно усердствовали украинцы. Под проливным дождем они добросовестно обшарили все углы и закоулки в грузовике, выискивая, к чему придраться. Но накладные, как и груз, оказались в полном порядке, и таможенники в конце концов отступили, так и не найдя повода для взятия мзды. Егор их за это не осуждал. Время работало на него. Он лишь тихонько посмеивался, видя, как пыхтят и потеют таможенники. Тех это злило и распаляло еще больше. Они что есть мочи пытались отыскать какое-нибудь нарушение правил или контрабанду и прижать наглого шоферюгу. Признаться, этому Егор был бы только рад. Но они не нашли ничего.
