Его кабинет, как и дом, как и черный порше-макан, был просто декорацией. На ее фоне Ральф пытался почувствовать себя тем, кем не был. Тем, кем он хотел быть. Себастьяном, Филиппом, моим собственным отцом.
А Филипп, – вот уже где смех, – хотел бы быть Ральфом.
– Что ты здесь делаешь? – Ральф вошел неслышно.
Сгустился из холла, как черный призрак и встал в дверях, узрев меня в своем кресле.
– Читаю твой интимный дневник, – ответила я.
– И как тебе?
– Секса маловато…
Ральф рассмеялся и вошел внутрь, – пружинистым, быстрым, бесшумным шагом бойца.
– Я – католический священник в деревне, – он нервным, нетерпеливым взмахом головы, велел мне освободить его кресло.
Я подчинилась; по большей части, чтоб скрыть улыбку. Он вел себя, точно Грета, когда отец брал в руки ее щенков. Опасливо, ревниво и в то же время, беспомощно. Хотя могла повалить его и разорвать на части.
В случае Ральфа это выглядело еще забавнее.
Мой Принц давно вырос и попал в «Форбс», но в глубине души, он так и остался мальчиком, которым когда-то был. Неловким и неуклюжим в обществе. Мальчиком, которого по ошибке приняли за другого. Мальчиком, который должен быстро и прочно закрепить сердца за собой… пока ошибка не прояснится.
– Почему ты смеешься? – спросил он голосом, знакомым мне с детских лет.
Я повернула голову и застыла с открытым ртом. Голос Ральфа звучал, как голос нашего графа.
– Что-то не так? – спросил Ральф. – Ты как-то странно на меня смотришь…
– Как «странно»? – тупо переспросила я.
Он вытаращил глаза и широко открыл рот. Я рассмеялась, Ральф тоже. Он все еще улыбался, когда на столе вдруг завибрировал телефон и… лишь потом его лицо вытянулось в гримасу.
– Филипп! – выдохнул он.
Святой отец, вы скоро станете Папой.
В конце концов, у меня сдали нервы.
Я только человек, что еще я могла? Телефон выключить? Я дернула к себе трубку и глубоко вздохнув, нажала кнопку ответить. Филипп заговорил, не дожидаясь сигнала голосом.
– Мои поздравления, пресвятой отец! Вы скоро станете папой, – наследник нашего великого рода был пьян; слова сочились из его горла медовым ядом.
Ральф тоже понял это. Он закатил глаза.
– Из Ватикана звонишь?
– Из гинекологии.
Зашелестели бумаги. Филипп прокашлялся. Хорошо поставленным голосом, прочитал:
– «Верена Дитрих, 16 лет»… Адрес… бла-бла… А! Вот: «Беременность около четырех недель»!
Ральф ничего не ответил, но очень громко посмотрел на меня. Я задохнулась в негодовании.
– Вот только ты не начинай эту хрень! Я этому уроду не изменяла!.. – опомнившись, я наклонилась к трубке, чтоб Филипп слышал наверняка. – Я буду жалеть об этом всю жизнь.
Филипп то ли крякнул, то ли вытянул пробку из горлышка какой-то бутылки.
– А, фрау Дитрих! Мои тебе поздравления!
– Знаешь, – сказала я, кипя от ярости. – Знаешь, я понимаю то, что я тебе надоела. Я понимаю, почему ты напился прежде, чем позвонить… Чего я не понимаю, так это то, что ты не знаешь моей фамилии! Фрау фон Штрассенберг, если господину виконту будет угодно.
Ральф дернулся. Филипп громко зашелестел бумагой… потом раздался выдох:
– О, черт!.. Черт! Я совсем забыл, что ты дочка Фреда…
– Ты не забыл, Филипп, ты окончательно пропил мозг. Чем ты шелестишь все время? Ты набросал примерные тезисы для этого разговора, или что там?!
– Мне прислали медицинское заключение, – буркнул он. – Я думал, перепутали адрес… Ты все еще на страховке Джесс, а Джесс зарегистрирована здесь.
– Медицинское заключение?
– Ты глухая?!
– Я не бухая!.. и точно знаю, что не беременна.
Ральф отодвинул меня подальше и притянул к себе телефон.
– Ты можешь прислать мне это?
– Чтоб ты уничтожил улики? – пьяно взревел Филипп.
– Фотографии, идиот.
– Хер вам! Я все это отнесу адвокатам.
– В газеты объявления дай.
– И дам. «Святой отец забрюхатил грешную школьницу!»
– Филипп! – вмешалась я. – Хватит! Заткнись! Ты прекрасно знаешь, что он не спал со мной… Ты уже достаточно меня опозорил. Утихомирься. Закройся и сядь на кухне, как ты сидел, когда меня допрашивала полиция!
– А почему ты не призналась во всем?! – перебил он. – Если ты меня так любишь, как говорила, почему не призналась? Тебе шестнадцать. Возраст согласия. Да, нас осудили бы, но не посадили.
– Ты идиот? – спросил Ральф. – Ты… господи, ты настолько тупой, что это само по себе – почти гениально. Ты муж ее матери! Возраст согласия для тебя – восемнадцать. Даже по самым скромным подсчетам, ты получил бы от трех до пяти лет. В тюрьме ты не выжил бы. По крайней мере, такой красивый.
Филипп не ответил.
Я затаила дыхание.
Ждала извинений, слез, – он же пьяный, так почему не слез, – признания… Но Филипп был верен сам себе до конца.
– Я бесплоден, – сказал он. – Необратимо. Бесповоротно. Узнал незадолго до того, как мой папа и твоя мама сделали нам братишечку. Если ты беременна не от Ральфа, советую позвонить отцу ребенка. Надеюсь, что это, хотя бы, не мой отец…
– Идиот! – простонала я и отвернулась, чтобы скрыть слезы.
– Филипп, – еще раз попросил Ральф. – Сбрось мне фотографию документов. Название клиники, лаборатории, врача…
Он выругался; ужасно грязно и так обидно, что у меня невольно перехватило горло.
Ральф переключил микрофон на динамик и поднес трубку к уху. Он слушал молча. Один лишь раз покосился в мою сторону чуть внимательнее, но вскоре потерял интерес.
– В отличие от тебя, – обронил он в трубку, – я в дерьме родился и знаю, как его смыть.
Филипп, видимо, рассмеялся. Он что-то сказал, поскольку Ральф тоже улыбнулся.
– И что тогда будет, Фил? Что будет, если я лишусь сана? Вот именно, ничего! Вообще. Я ведь не Штрассенберг, я ведь не сижу в своем родовом гнезде, опасаясь лишний раз пукнуть. Что мне мой сан? Ошибка суровой молодости… Допустим, она беременна от меня, окей. Сейчас я задним числом напишу отказ от всякого опекунства. Вызову Лизель, она ненадолго увезет Ви. А когда с меня снимут сан, а Ви возвратится с красивым младенчиком, я просто усыновлю его и женюсь на ней.
Примерно то же самое, Филиппу говорила Лизель и я подозрительно посмотрела на Ральфа. Он всегда был ее любимчиком. Она не раз давала ему советы. И вспомнилось, как в прошлом году, залитая августовским светом, Лизель то же самое толковала Филиппу. В надежде раззадорить его и зажечь. И Филипп тогда раззадорился не на шутку.
