Ральф сделал над собой усилие и осторожно сжал тетино плечо.
– Она под стражей? – спросил он мальчика.
– Нет, конечно. Полиция знает фрау Кодлевски, она постоянно их дергает, когда кто-то на улице неуважительно смотрит на беженцев или идет с пластиковым пакетом или просто идет, а сам при этом не думает о спасении мира… Кроме того, полиция знает тебя. И моего отца. Я все объяснил им. Верена сперва молчала, но потом поняла, что ее готовы услышать и объяснила со своей стороны. Может, вызовут вас всех на беседу, ничего больше.
– Тогда зачем ей вызвали психиатра?
– Вызвали? – Антон покосился на Стеллу с такой откровенной ненавистью, что Ральф даже удивился. – Она сказала, что ее прислал ты.
– Вот как? – Ральф снова посмотрел на притихшую, потерявшую гонор Стеллу и закусил губу.
– Я, – начала было она, но у Антона вдруг сдали нервы.
– Вы, – рыкнул он, вскинув указательный палец и повернулся к ней, – вообще не имели права вкалывать ей что-либо, не запросив ее медицинскую карту! А если бы у нее была аллергия?! Моя собака умерла от анафилактического шока!
Стелла отшатнулась к стене, и Ральф удержал мальчишку. Еще не хватало, чтобы его опять посадили. У Антона дурная привычка копить все в себе, а потом бить тех, кто облечен властью.
– Поди узнай, где она лежит, что ей вкололи и кто дежурный врач. Тетя? Поди с Антоном. Мы заберем ее. У нее нет шока, Антон. И аллергии у нее нет.
Убедившись, что ненужные свидетели удалились, Стелла скрестила на груди руки, с вызовом глядя ему в лицо. Свет падал неровно, или ему показалось, что так он падал?.. Стелла была похожа на жабу с распухшим носом.
– Поезжай домой, Стелла, – уронил Ральф и улыбнулся, обнажив зубы. – Купи вина… подмешай в него снотворного и утопись в ванне.
После чего развернулся и пошел прочь.
Обильно и беспощадно, как Пеннивайз.
Верена уже очнулась, но все равно лежала не шевелясь.
Он неотступно сидел у ее постели с тех пор, как привез домой и раздел под строгим присмотром тети.
Спящая, Верена казалась такой ранимой и беззащитной, что у Ральфа сжималось сердце. Ее макияж был смыт, кроме перманентного. В Гамбурге она вероятно делала это в салоне, самостоятельно вышло жутко. Она сама это понимала, бедняжка. Не потому ли накрасилась так обильно и беспощадно, как Пеннивайз.
Ральф помнил, раньше ее ресницы были серебряными и их тень словно подсвечивала светло-голубые глаза. Та девочка была неземной. Эта – почти вульгарной.
Так, по крайней мере, ему казалось.
Ральф подумал, не потому ли все в нем восстает против макияжа и атрибутики взрослой женщины, что он пытается удержать в ней девочку. Ту девочку, которой она когда-то была. Ту девочку, которую он делил с Филиппом, но не всерьез. Ту девочку, которая называла его «бойфьендом» и приглашала на чай.
– Верена, – позвал он тихо. – Я знаю, что ты не спишь.
Она открыла глаза и посмотрела на Ральфа.
– Я позвонила Маркусу, они компенсируют, – она задохнулась на миг, потом отвернулась, уткнувшись лицом в подушку. – Прости меня… За машину.
Его сердце дрогнуло. Верена с детства ненавидела слезы и никогда бы не пустила их в ход. Если она расплакалась, значит она не врет. Ральф сжал ее руку и наклонившись, прижался к запястью лбом.
– Это ты прости меня, – сказал он. – Что случилось? В школе? Она тебе что-то не то сказала?
Ви плотно сжала губы и посмотрела куда-то мимо него. Этот взгляд резанул его по живому. Так она смотрела в тот день, когда он застал ее в ванной. За попытками отмыть рюкзачок. Она поджала губы, перевела взгляд в окно.
Ральф подавил в груди беспомощную ярость.
Ему хотелось бы верить, что дело лишь в ее поведении. Верена в самом деле привыкла находиться в центре внимания, быть объектом лести и обожания членов своей семьи… Но дело не только в этом. Она другая и это чувствуют все.
Ральф сам учил ее драться. Давать отпор. Но что, если они перегруппируются и нападут вновь? Все вместе? Она слишком хрупкая. Сегодня ей просто повезло, но завтра? Что будет завтра?.. Жизнь не похожа на крутой боевик, где враги всегда нападают по одному. В жизни они наваливаются разом.
Что он мог сделать? Как он мог ей помочь? Стоило ей отбиться от своей стаи, ее травили. С самого детства. Толпой.
– Куры чуют, когда в их курятник пытается влезть лиса, – сказала тетя, когда они укладывали Верену в постель. – Это инстинкты, с этим ничего не поделаешь. Не надо ей ходить в эту школу. Давай, наймем ей преподавателей, Ральф?
Ральф посмотрел на девочку и сердце снова сжалось от боли. Длинные белые волосы спутались и стояли у лица дыбом, делая ее похожей на ведьму.
– То, что я назвала тебя сегодня ублюдком… Я не то имела в виду. Просто обозвала, ничего не вкладывая в это слово. Я забыла, как это задевает тебя.
– А тебя саму – нет?
Верена ковыряла лак на ногте большого пальца.
– Меня задевает то, что ты не хочешь меня. А девки больше не посмеют напасть в открытую.
– То есть, ты собираешься продолжать ходить в школу?
– Естественно! – отрезала Ви. – Во мне течет кровь Штрассенбергов. Кровь крестоносцев, кровь победителей. Я не позволю кучке толстух меня запугать. Отсижу наказание и сразу же вернусь в школу, балбес.
Верена сказала «балбес», но прозвучало ласково, словно «зайчик». А Ральфа все равно покоробило… Упоминание той крови, что в ней течет. Он знал, конечно, всю историю ее рода. Она была даже в Википедии. Знал о двух братьях-варягах, которым король подарил один на двоих титул, желая рассорить их. По легенде братья и не подумали ссориться. Один из них стал графом, а второй принял сан. Они разобрали замок и построили из него два.
В одном из них, много веков спустя, сейчас жил граф. В другом – официальный отец Верены. Маркус.
– Ральф? – позвала Верена. – Прекрати так морщиться… Что я опять сказала?
– Ничего. Просто слегка завидую, когда слышу про твою кровь. И про то, как вы держитесь друг за друга… Я душу бы продал, чтоб быть одним из вас.
Верена села, подтянув колени к груди. Какое-то время, она колебалась, потом спросила.
– Ральф… Ты замечал ведь, как сильно нравишься графу?
Он рассмеялся: если в этом мире и жил человек, который был еще больше гетеро, чем он сам, так это граф фон Штрассенберг.
– В хорошем смысле, – она поморщилась. – Тошнит от вашей с ним гомофобии!.. Идет двадцать первый век, если что. Я сама пробовала с девчонками. От этого точно не умирают.
– Ты, Котик, можешь и дальше «пробовать» со своими хорошенькими кузиночками, – ответил Ральф. – Ни один гомофоб и слова против не скажет. Но большинство мужчин корежит от одной мысли, что на их задницу может кто-то претендовать. Тебя бы саму покорежило, если бы какая-то баба двинулась на тебя со страпоном.
