Ахмет отступил. Рядом с его левым плечом покачивалась дверь.
– Ну, давай, давай, топни сюда, джигит, ко мне, ату, ату!.. – говорил он, и по голосу Жора понял, что проводник улыбается, словно чеширский кот. Нож описал последний круг и застыл возле разодранной туфли Ахмета. Совсем близко.
И едва тот пригнулся, чтобы поднять его, Жора с криком бросился вперед. Поздно. А может – рано. Не успел он сделать и шага, как нож снова оказался в руке проводника – и молнией метнулся навстречу. Острый, как хирургический скальпель, стальной нож с лезвием в треть ладони шириной… Правда, Жора, вместо того, чтобы попытаться навалиться на противника или нокаутировать его богатырским ударом, неожиданно взял правее, вцепился в дверь и со всей силы толкнул ее на Ахмета.
Снаружи послышался лязг.
Вкрадчивый хруст костей – словно романовские бабки на скамеечке одновременно разгрызли по подсолнечному семечку.
И протяжный дикий рев, перекрывающий грохот колес.
Жора тяжело дышал и то и дело сглатывал подступающую к горлу слюну. Он видел шевелящиеся пальцы Ахмета, они остались здесь, внутри, раздробленные и передавленные, а сам Ахмет болтается снаружи, удерживаемый всего несколькими сухожилиями. и орет благим матом.
Нож лежал на полу.
Жора отвалился от двери и, мысленно сосчитав: раз-два-три, – потянул ее на себя.
Он видел, как скользнули из щели окровавленные черные пальцы, как тело оторвалось от вагона, перевернулось в воздухе и с брызгами врезалось в металлическую распорку моста. Руки и ноги на какое-то мгновение растопырились в стороны, всплеснулись – и все пропало. Колеса выстукивали свое «туда-туда. туда-туда.», мост с гулом вибрировал под тяжестью состава, на горизонте мелькала отчетливая кардиограмма леса.
Уже почти рассвело.
Глава шестая
1.
Он хорошо помнил, что Ахмет закрыл купе на защелку – точно, закрыл. Но теперь оно было отворено. Еще Жора помнил, как Ахмет говорил в тамбуре: «…если твоя девушка вообще когда-нибудь проснется». Точно, говорил.
Купе было открыто. Жора сжал в руке ключ, тот самый – с длинным стержнем и бородкой. Толкнул дверь в сторону.
Леночка лежала на животе, зарывшись лицом в подушку. Первой Жориной мыслью было: задушена. Он даже не сомневался в этом – последние полчаса, проведенные в обществе Ахмета, научили его верить в худшее. Жора приблизился к девушке, тронул ее за плечо. И тут же отпрянул.
Он знал, что кожа должна быть мертвой и холодной, как резиновая игрушка, пролежавшая в остывшей ванне. Или – едва теплой, как чай, забытый за долгим разговором. Или – теплой, просто теплой. Но Леночкино плечо показалось Жоре обжигающе горячим. Он сел рядом на корточки, дотронулся еще раз.
Нет, по крайней мере, она жива, в этом сомнений не было. На ее лбу выступил горячий пот, она дышит часто и глубоко. Наверное, это духота, подумал Жора. Или дурные сны.
Он принялся собирать свои вещи, разбросанные на полу. Свалил все на полку, взял с собой белье, мыло, полотенце, ключ от уборной и кое-что из аптечки. На цыпочках вышел.
Коридор наискосок перечеркнул первый оранжево-красный луч солнца, пассажиры еще спали. Муха, жужжа, где-то билась о стекло, в воздухе лениво крутилась пыль. «Туда-туда… туда-туда…»
Жора открыл дверь уборной своим ключом, он его стянул еще в конце 80-х, во время школьной экскурсии в Волгоград.
Уборная, несмотря на угрожающую надпись «Не работает по технич. причинам», оказалась в полном порядке. Ни запахов, ни воды на полу, ни черных штрихов на стенках унитаза. Чистота идеальная, здесь можно босиком ходить, не испачкаешься. Картину портила лишь квадратная дыра в потолке – там не хватало одной панели.
Жора умылся, почистил зубы, обработал царапины на животе и ладони йодом, наклеил сверху пластырь. Сменил белье, грязное спустил в унитаз. Внимательно изучил в зеркале свою физиономию, решил, что сойдет, потом вспомнил про сигареты, и на него накатила такая никотиновая тоска, хоть в окошко бросайся. Кстати… Жора потянул вниз ручку окна, рама послушно скользнула вниз. Это хорошо, это очень даже кстати.
Жора вернулся в купе, переоделся, отыскал пару носовых платков. Через минуту он уже отдраивал в тамбуре свою и Ахметову кровь с пола и дверей. Кровь успела присохнуть, забилась в «бубновые» ромбики на полу, а солнце поднималось все выше, вот-вот потянутся сюда первые курильщики.
2.
Без четверти пять пузатый графин опустел, и Кафан, накрыв горлышко ладонью, сказал:
– Все. Стоп-кран, Шуба. У нас еще дела.
Он не стал дожидаться, пока его осоловевший товарищ отреагирует, тут же подозвал официанта и рассчитался.
– На дорожку чего-нибудь схватим, э-э? – промычал Шуба.
Кафан рывком поднял его со стула, легонько врезал по скуле. Изо рта у Шубы вывалился наполовину пережеванный кусок рубленой котлеты.
– Смотреть на тебя тошно, ишак, – негром ко произнес Кафан. – Шевелись давай… Нам еще семь вагонов пройти.
Они двинулись к выходу.
Кафан в отличие от Шубы заметил, как минут сорок назад через вагон-ресторан пронесся упитанный кавказец в красных трусах, а вслед за ним – проводница. Кафан хорошо догадывался, что за проблемы возникли у этого пассажира и почему он так спешит. Кафан велел Шубе заткнуться и смотреть в окно.
– А че? – не понял тот.
– Сиди и смотри, дубина.
К счастью, в ресторан к тому времени успели стянуться еще не менее пяти опохмеляющихся, на Кафана с Шубой никто не обратил внимания. Спустя какое-то время красный кавказец проследовал обратно, уже в сопровождении милиционера. Он на минуту задержался у стойки и потребовал пятьдесят граммов пшеничной.
– Слющяй, меня абакрали, так? Я должен выпить, слющяй, и пусть ваша фирма аплатит эта дела.
Милиционер скривился и что-то сказал официанту, тот молча налил рюмку водки, подвинул потерпевшему. Пока кавказец пил, милиционер обвел зал пустыми глазами. Задержался на Шубе; у Шубы, наверное, какие-то особенные внешние данные, все почему-то его замечают, именно его – хоть рядом будет кипеть черт знает какая толпа. И милиционер, значит, тоже залюбовался на Шубину пьяную рожу. Смотрел, не моргая. Кафан уже подобрался весь, он даже сомневаться перестал, что сейчас этот синепогонник подойдет к ним с Шубой и скажет: «Ваши документы, пожалуйста…», а потом: «Что у вас в рюкзаках?»
Но милиционер, по правде сказать, сам выглядел так, будто только недавно загнал в вену хорошую порцию героина. Пошарил, пошарил глазами – и ушел вместе с кавказцем.
А теперь пора уходить и им. Кафан вывел Шубу в тамбур, еще пару раз навесил с обоих флангов, пока тот не пришел в себя окончательно. Потом они покурили, посмотрели в окошко и двинули в седьмой вагон.
В седьмом ехала какая-то детская танцевальная группа из Сочи – об этом сообщал пестрый самопальный плакат на окне в коридоре. В предбаннике на мусорном ящике дремала тощая, как скелет, тетка в спортивном костюме с зубной щеткой в руках – наверное, руководительница.
