Это был обычный пластиковый мешок, в такие пакуют продукты в супермаркете. Внутри польский журнал с голыми бабами и мужскими членами, и еще конверт без подписи – в конверте две аккуратно сложенные бумажки по пятьдесят долларов. Жора запустил руку дальше и выудил кожаный кисет с мелкой бурой травкой. Понюхал. Анаша?.. Похоже.
– Что там такое? – подала снизу голос Леночка.
– Склад, – Жора невольно усмехнулся. – Чудеса продолжаются.
Он спустился и сел рядом с Леночкой. Протянул ей пакет.
– Это там было. Еще один подарок от фирмы. Хэппи бездей ту ю.
Леночка села на постели. Она сразу отложила журнал в сторону, заглянула в конверт:
– Деньги?
– Сотня баксов.
Она открыла кисет, тоже понюхала.
– А это что такое?
– Наркотики. Трава.
Леночка завязала кисет и осторожно опустила в мешок, словно боялась, что оттуда вылетит случайно потревоженный джинн.
– Может, это и есть тот самый «товар», о котором тебя спрашивал Ахмет? – сказала она.
– Какой же это товар, здесь грамм тридцать, не больше, – Жора покачал головой. – Пять-шесть раз курнуть – аккурат, чтобы до Мурманска не соскучиться… Нет. Проводник знал об этом пакете, он, может, сам его и забросил сюда. Подарок. Еще один подарок, срань такая!..
Из соседнего купе донесся шум, там сидит какой-то лысый выпивоха – Жора видел, как он надирается с самого утра, не обращая ни малейшего внимания на своих несчастных соседей.
– Сюда могут зайти в любой момент. Нам нужно срочно избавиться от этой… травы, – сказала Леночка, облизывая пересохшие губы. Она опустилась на подушку, прикрыла глаза рукой.
– А как же, – проворчал Жора, любуясь в окно на раскормленного сержанта в камуфляже. – Единственный способ – это выкурить ее поскорей, другого я пока не вижу.
– Ты можешь выбросить ее в туалете, Жора.
– Умная Софья Ковалевская. Ты думаешь, наверное, все унитазы здесь соединяются с городской канализацией такими охрененными резиновыми шлангами, и они растягиваются всю дорогу, растягиваются, правда?.. Да как только под вагоном что-то плюхнется, ты увидишь, как эти говноеды наперегонки ринутся смотреть, нет ли там чего такого, вещественного…
– Не ругайся, пожалуйста. Ты можешь просто оставить кисет на полу в туалете, или на умывальнике, и – все. Ведь туалет общий, а на этой траве не написано, что она твоя, никто ни чего не докажет.
Наверное, Леночка была права, но Жоре почему-то не улыбалось разгуливать по вагону с анашой в кармане. Да и вообще… тошно слушать, когда эти мамины дочки, вчерашние школьницы-отличницы, начинают из себя умных строить.
– Ладно, – сказал он, заталкивая пакет между стеной и железным багажным ящиком под своим сиденьем. – Твой кипяток уже остыл, пойду принесу еще. А ты не вставай и не открывай никому без меня… Вон, можешь журнальчик пока полистать. Тебе восемнадцать есть, надеюсь?
– В апреле исполнилось, – ответила Леночка, закрывая глаза. – Приходи скорее.
Жора обернулся всего за минуту. Он заварил крепкий чай и влил в стакан граммов сто арманьяка.
– А теперь я тебя укрою всеми четырьмя одеялами, девочка, и ты выпьешь эту гадость мелкими глотками и ни разу у меня не пикнешь, поняла? А потом будешь лежать и тихо потеть, пока болезнь по капле из тебя не выйдет. Все. Поехали.
Дело близилось к полудню, в купе и так было душно сверх всякой меры. Тем не менее, Леночка смирно лежала под четырьмя одеялами и пила грог, смешно вытягивая губы. Жора рассматривал картинки в журнале. Журнал назывался «Риги», на развороте два огромных негра обрабатывали не то японку, не то китаянку, а может, это вообще была польская восьмиклассница – маленькая такая, ее и не видно почти, только кусок белой задницы и распяленный в экстазе рот.
– Ты почему улыбаешься? – спросила Леночка. – Покажи, что там.
– Потом. Когда пропотеешь, – сказал Жора и отложил журнал в сторону.
– Может, откроешь купе? Очень душно.
– Пей и терпи. Свалилась ты на мою голову, понимаешь, дитя горькое…
Жора лег на свою полку, закинул ноги на сумку.
– Лучше расскажи мне, – сказал он, – все-таки, какого лешего ты бросилась тогда под машину?.. Ведь еще чуть-чуть, и тебя до сих пор выковыривали бы по кусочку из радиатора. Чего ты полезла туда?
– Я думала, это Верещагин, Вирус, – сказала Леночка. – Мне сказали, ты с ним куда-то уехал… и что ты ему должен деньги. Я звонила вечером тебе домой, тебя не было – я и решила, что вы где-то вместе. Хотела просто поговорить…
– Поговорили, считай. А почему ты шлялась ночью по Октябрьскому, одна?
– Домой не хотела идти.
– Взяла и не пошла, как большая девочка, да?
– Да.
Леночка поставила стакан на столик. Жора скосил глаза: стакан был пустой, без обмана.
– Я хотела институт бросить, перевестись куда-нибудь, – сказала она. – А родители взвились: да как это так, мы тебя всю жизнь к этому готовили, жарили, парили, кормили!.. – Леночка замолчала. – А весь этот МГИМО по уши в… Сам знаешь.
– МГИМО? Тот самый, который в Москве? – Жора даже привстал. – Ты что, в МГИМО учишься?!
– Уже не учусь.
– Ну и дура, – Жора снова лег и вытянул ноги.
– Много ты понимаешь.
– Тебе, наверное, витаминов в детстве не хватило. Ты самая распоследняя идиотка, Лозовская. Это же МГИМО! Это вечный «синий» паспорт! Это живой шанс уехать из Романова и никогда больше в жизни его не увидеть!
– Думаешь, Москва чем-то лучше?
– Да чихать на твою Москву! – Жора взял со столика арманьяк, отпил из горлышка. – Это Большие и Малые Гебриды, дура ты! Амстердам! Берген! Куала-Лумпур!
Леночка заткнулась, лежала молча. Где-то снаружи на улице ржали омоновцы.
– У нашего декана знаешь какая кличка была? – сказала она тихо.
– Пиночет, – отозвался Жора. – Или Саддам.
– Нет. Перчик.
– Перчик. Ну и что тут такого? Леночка вздохнула.
– Ничего. Это ты дурак, Пятаков.
В соседнем купе громыхнула дверь. В коридоре раздались шаги, послышался чей-то шершавый официальный голос. Жора напрягся, поджался. «Чешем тут языками, проблемы выдумываем, – с тоской подумал он. – МГИМО, мать его за ногу! А настоящая проблема-то…»
Жора поднялся, выглянул в окно. Омоновец болтал о чем-то со скуластым милиционером, помахивая рукой с зажатым между пальцами окурком. Скуластый покачивался на носках, кивал с умным видом, а потом заржал, будто ему кипятку в штаны налили. Жора приоткрыл дверь, высунулся в коридор. Спиной к нему стоял высокий джентльмен в штатском, он курил, стряхивая пепел в приоткрытое окно. Рядом покачивался, бубня что-то под нос, лысый пассажир из «восьмерки».
