– Стой, где стоишь, длинный. Не шеве лись, – скомандовал Сарыгин. Потом обернулся к Жоре. – Теперь ты. И не тяни кота за хвост, все и так устали.
– Я хотел только спросить, – сказал Жора. Хлус выругался. Валентин направил дуло «моссберга» в лицо Жоре. Яркий свет фонаря ударил по глазам.
– Все вопросы потом, – сказал Сарыгин.
– Очень маленький вопрос.
– Бросай, тебе сказали!.. – заорал Хлус. Жора услышал рядом с собой тихий шорох и улыбнулся. Ему в самом деле стало немножко смешно. Совсем чуть-чуть. Он сбросил с плеча труп Чебура – тот врезался головой в бетон и бревном свалился в шахту. Жора разогнул занемевшую спину.
– И все-таки, – сказал он, продолжая улыбаться. – Где же Шуба?
– Где… Кто? – не понял Хлус.
Но фонарь уже скользнул вправо, где только что стоял дрожащий, как осиновый лист, долговязый курьер. Конечно же, никого там уже не было.
– Ах он, сука!!
Оглушительно прогремел выстрел «моссберга». Жора упал на пол, угодив руками во что-то скользкое, затем встал на корточки и таким обезьяньим макаром пошуровал вперед. Он знал, что на счетчике у него не более пяти секунд. Где-то вверху скользнул конус света.
– Второй тоже смылся!
Еще выстрел. Жора налетел в темноте на чьи-то ноги, ударил наугад. Короткий вскрик, звук рухнувшего на пол тела, и Жора, выпрямившись во весь рост, побежал, полетел, как метеор. Впереди темнота, позади бешено мечущийся свет, крики и выстрелы. И чье-то тяжелое хриплое дыхание за спиной.
…Он пробежал, наверное, метров десять, не больше. Врезался в стену, удержался на ногах и побежал вправо. Именно там его и ждали. Вдруг загремело железо, в глазах вспыхнул белый огонь боли – Жора успел подумать о Хлусе, сжимающем в руках кусок швеллера с оплавленным сваркой острым торцом.
На какое-то мгновение все выключилось.
Потом спине стало холодно – Жора открыл глаза и увидел, что его тащат за ноги обратно, к шахте. Он все видел (теперь светили два фонаря) и ничего не мог поделать, руки были словно ватные, чужие. Как у Чебура. Впереди у края шахты корчился Шуба с перебитой выстрелом голенью. Шуба жадно хватал ртом воздух и пускал слюни, у него было лицо безумца.
Потом они оба сидели там, у самого края, и спины холодил уже не цементный пол, а дыхание пропасти, полтора километра сплошного «оргазма».
И Сарыгин сказал:
– У меня тоже есть маленький вопрос. Вы как – сами прыгнете? Или вам помочь?
Жора опустил гудящую голову, сжал ее руками. «Главное – ни о чем не думать», – вспомнил он. Думать вредно. Небезопасно. Надо молча лететь, пока прутья арматуры рвут еще живое тело, лететь и ни о чем не думать, пока мелкими клочками не упадешь на дно шахты, как снег в безветренную погоду.
– Спасибо за заботу, – сказал Жора глухим голосом. – Мы сами как-нибудь. Только… дайте закурить, что ли.
– Какие нежности, – Валентин переглянулся с Сарыгиным, достал из кармана пачку «Винстон», потряс.
Жора вытянул пальцами крайнюю справа сигарету, размял, сунул в рот. Поднял глаза.
– А огня?
Он увидел только стремительно приближающийся к лицу приклад «моссберга».
– …По дороге покуришь, – долетело уже вдогонку, когда шахта проглотила Жору и переворачивала в темноте, пробуя на стальной ржавый зуб.
Глава тринадцатая
1.
Леонид Федорович, питерский интеллигент в пятом поколении, возвращался из Конино под покровом белой ночи. В каждой руке он нес по авоське с ворованной картошкой. Картошка мелкая, вся на темных дырах – он брал ее в погребе у Зиновьевых, которые пьют, не просыхая, уже третий или четвертый день. Леонид Федорович, в недалеком прошлом почитатель «шаблиз» и белого бургундского, не погнушался даже литровой банкой самогона, что была спрятана в корзине с луком. В конце концов самогон у Зиновьевых тоже белый, хотя наверняка такой же никудышный, как и картошка. Но это лучше, чем ничего.
Он вышел из деревни, обогнул пруд (кажется, местные называют его – «утиный садок»), пересек по диагонали колхозный яблоневый сад, где задумчиво бродила забытая кем-то корова. Под ноги белой змейкой скользнула тропа. По этой тропе конинцы добираются до станции электрички.
Леонид Федорович взял левее.
Здесь было гороховое поле, бескрайнее и коварное, как озеро Мичиган. Девятнадцатого мая, кажется, Леонид Федорович наткнулся здесь на разгоряченную любовью и спиртным парочку. Самец пришел в такое возбуждение, что ничего более не оставалось, как только бросить на месте весь улов и спасаться бегством.
В поле есть небольшие островки из ольхи и орешника, излюбленное место отдыха местной маргинальной молодежи. Леонид Федорович обходил островки стороной, предпочитая отдыхать на открытой местности. Он успел сделать четыре привала (дыхалка стала ни к черту), оставался последний двухсотметровый рывок, за которым – густой безопасный подлесок и железнодорожное полотно.
Было тихо и красиво. Волшебная серо-сине-зеленая ночь, ласковые негромкие тона. Это напомнило Леониду Федоровичу его скромный офис на Невской набережной, когда рабочий день закончен, окна открыты настежь, все разошлись по домам – и только два «пентиума» на его рабочем столе тихо гудят, словно цикады, освещая комнату синим полночным светом. И чашка свежего кофе – последняя за сегодняшний день, почти такая же вкусная, как и первая. И потусторонний голос Джимми Соммервилла на РМ.
И тлеющая сигарета в пальцах – «данхилл» или «Мальборо». А в ящике стола лежит считай что целая пачка, он ее открыл всего час назад; а если порыться в столах у сотрудников, то можно наскрести уйму рассыпанных там «кэмел», «Филипп моррис», «бостон». А пепельницы? Сколько великолепных, огромных, сочных окурков покоится в пепельницах в его офисе!..
Леонид Федорович не выдержал, достал из кармана кусок газеты и спичечный коробок с чаем «Зита и Гита», скрутил «козью ножку» и закурил. Вообще-то в поле курить нельзя, техника безопасности. Могут увидеть, а в следующий раз подстерегут на этом же месте… Но уж слишком здесь красиво.
Минут пять он сидел неподвижно, потом вспомнил про самогон. Открыл банку, отхлебнул. Почувствовал, что сейчас заплачет.
Как хорошо, едрена вошь. Как хреново, едреный корень.
И все-таки – хорошо. Только…
– Обычная природа, ничего особенного, – раздался рядом чей-то голос.
Леонид Федорович вскочил, как ошпаренный. В двух шагах от него стоял мужчина в темном костюме и мочился на траву. Задрав стриженую голову, он рассматривал что-то в небе над собой.
– …Хотя, с другой стороны: где-то сейчас дуют муссоны, сезон дождей. Где-то сходят оползни, на Гавайях извергаются вулканы, во Флориде гуляют смерчи, в Санто-Доминго по улицам шастают наркоманы с «пушками». А здесь тихо и покойно.
