– Стой, козел!
Жора перемахнул через какие-то кусты, впереди скамейка, рядом песочница, он пошуровал через детскую площадку, врезался коленом в железную карусель – та отозвалась резким натужным скрипом. Раненный в руку Чапаев: врешь, гад, не возьмешь.
– Башню развалю, сука!..
«А у меня ведь есть пистолет, – подумал Жора на ходу. – Пистолет. Я могу выстрелить. Если только…» Он хлопнул здоровой рукой по поле куртки, где за прокладкой лежал «магнум». Пистолет был на месте.
А двор уже остался позади, и перед Жорой раскинулся пустырь, огромный и заброшенный, перечеркнутый следами автомобильных колес. И Жора сразу вспомнил, что он собирался искать здесь, во дворах. Кого он собирался искать. В нескольких метрах впереди, раскачиваясь, стоял на коленях человек в темном деловом костюме. Костюм был в грязи, спина ссутулена, волосы выпачканы в чем-то липком и торчат в стороны; и то, и другое, и третье очень не походило на Владимира Алексеевича Пятакова, главного инженера ПО «Ризопласт», Жориного отца. Но все-таки это был он. «Пьяный? – с безграничным удивлением подумал Жора. – Мой отец? Здесь?..»
– Папа! – позвал он.
Владимир Алексеевич не обернулся на голос. Подойдя ближе, Жора увидел, что черный твид пиджака сбоку влажно блестит, оттуда на землю сочится жидкость. Кровь. Темно-бурая, как свекольный сок, густая, родная кровь, Пятаковская, – вон как ее много здесь разлито, целая лужа. И волосы тоже в крови.
– Папа, что случилось? – сдавленно просипел Жора.
Он тронул отца за плечо, плечо оказалось на удивление податливым, ненастоящим, будто торшер на тонкой ножке. Отец качнулся и медленно повалился на спину, подвернув под себя ногу. Взгляд бессмысленно скользнул по Жоре, потом в небо, и глаза закрылись. Лицо Владимира Алексеевича было в крови. И сзади слышались шаги, топот, совсем рядом. Жора вдруг почувствовал себя мальчишкой-трехлеткой, одиноким, растерянным, брошенным родителями в детсадовской раздевалке.
– Папа! – заорал он, падая на колени рядом.
В этот момент грянул выстрел. Что-то пронеслось рядом с Жориной щекой, черное, обжигающее. Далеко впереди, у забора на самом краю пустыря, он увидел Хадурова. Лейтенант стоял, повернувшись «корабликом», словно сдавал зачет по стрельбе; в одной руке чемоданчик, в другой, вытянутой навстречу Жоре, – пистолет.
Сзади послышался вскрик. Жора обернулся, там были Хлус и Захар. Хлус лежал на земле и бешено сучил ногами, раскидывая грязь, из разорванной на животе куртки нещадно лило. Захар смотрел на товарища, пуская слюни через отвисшую губу, потом устремил взгляд куда-то вдаль, на тот конец пустыря. В руке у него тоже оказался пистолет, Жора услышал выстрелы.
– Отсоси, – донесся издалека голос Хадурова. Лейтенант подтянулся и оседлал забор. Затем скинул чемоданчик вниз, по другую сторону, и сам спрыгнул следом.
Захар переступил через корчащегося Хлуса, схватил Жору за волосы, дернул назад.
– Что у него в чемодане? – выдохнул он.
– Доллары, наверное, – сказал Жора.
Захара как ветром сдуло. Он пересек пустырь за считанные секунды, мощным тигриным прыжком перемахнул через забор – и исчез.
Жора остался один. С отцом и Хлусом. Голова отца лежала у него на коленях, кожа на лбу пожелтела и собралась тонкими пергаментными складками, правая щека в крови.
– Папа, не надо, – бормотал Жора. – Ну, не надо, пожалуйста, это ерунда какая-то, откуда я мог знать, что ты в самом деле приедешь. Ты ведь не поверил, правда? Это мать подначила, я знаю. Ну прости. Пожалуйста. Сейчас кто-нибудь обязательно примчится, мы тут весь двор на уши поставили. Тебя отвезут в «скорую», все будет хорошо. Потом вместе сядем в поезд, вернемся домой, и я пойду в эту армию, черт с ней. Это еще не самое страшное, бывает хуже. Я понял. Когда не везет, так все равно где ты – хоть в спальном вагоне с девушкой едешь, хоть «очко» драишь, хоть. Папа?
Лицо Владимира Алексеевича дернулось, нахмурилось, он с трудом открыл глаза. Посмотрел на Жору.
– Явился, значит. – вылетело из приоткрытых губ.
Жора наклонился к нему и улыбнулся.
– Ну вот видишь. Все будет в порядке, все хорошо.
– Фиг там. Сдохнете оба, суки.
Это прохрипел огненно-рыжий Хлус, он еще корчился, плакал, взбрыкивал, судорожно подтягивая колени к развороченному животу и оскаливая зубы. Между пальцев, которыми он пытался зажать рану, выглядывали сизо-алые кишки.
– Сдохнете, а как же. Все вы, суки чумные, паскуды, все там будете. Где порошок, а? Говори, сука, где?.. Где?! Ой, бляа-а!
Когда Жора снова повернулся к отцу, глаза его снова были закрыты и ввалились; тонкие, будто иголкой прочерченные складки прорезали веки. Отец уже не дышал.
Глава двадцатая
1.
На третье утро опухоль на ноге заметно спала, и Лена обнаружила, что может кое-как передвигаться по сторожке. От одной стены до другой здесь было шагов десять, не больше – девушке потребовалось несколько минут, чтобы преодолеть это расстояние. Но она шла сама, без посторонней помощи. И ни разу не упала.
– Ну вот, – сказала она, устало присаживаясь на кровать. – Завтра я пойду.
– Куда? – поинтересовался Леонид Федорович. Он разжигал огонь в «буржуйке», чтобы вскипятить воду.
– Не знаю. Выйду на трассу, сяду на попутку, до ближайшего города. Или в райцентр. Надо сообщить в милицию. Я ведь до сих пор не знаю, что с Жорой.
– С тем самым?
К этому времени Лена успела немного рассказать Леониду Федоровичу о своих приключениях в мурманском поезде, опуская некоторые сцены и подробности.
– Да, с тем самым.
Огонь в печурке разгорелся. Леонид Федорович поставил на железную крышку две миски с водой – в мисках закипает быстрее.
– А если снова какие-нибудь подонки попадутся? – спросил он.
Лена отрицательно покачала головой.
– Ведь не бывает так, чтобы два раза подряд.
– Ты думаешь?
– Уверена.
Леонид Федорович присел перед раскрытой створкой «буржуйки». Огонь отсвечивал на его худом, заросшем щетиной лице.
– В моей компании была одна очень экзотическая штатная единица: псих-менеджер, – он улыбнулся. – Оклад сто тридцать долларов. Я взял на это место одного шустрого парня, он закончил ускоренные курсы психологов при Доме железнодорожников, сертификат мне показывал – такой красивый, розовый с черным. В начале девяностых все это было очень модно: биолокация, психи, барабашки всякие. Мой псих-менеджер большую часть рабочего дня сидел в баре, пил пиво и, по его собственным словам, создавал благоприятную ауру для бизнеса. Единственная умная фраза прозвучала из его уст, когда у компании только-только начались проблемы с налоговой инспекцией. Он сказал: «Беда никогда не приходит одна». И сразу уволился, – Леонид Федорович отвернулся от огня и посмотрел на Лену. – Парень поступил очень мудро.
