– Ладно. Отоспись сначала.
Умолкнувший было телефон затрезвонил снова, и на этот раз Паша поднял трубку.
– Алло, я вас слушаю.
Жора понял, что разговор закончен. Он взял деньги, не глядя сунул в карман. Лена Лозовская уже стояла у дверей, стервозно-великолепная в своем новом синем костюме.
– Ну, ты скоро? – нетерпеливо поинтересовалась она.
Кто бы мог подумать, что всего какой-то час назад эта мамина дочь умоляла его вернуться в Романово, где клубника и жара, где сходят с ума их несчастные родители. Жора вдруг ясно представил себе, как Лозовская с Пашей голые плещутся в бассейне в его четырехэтажном дворце на побережье: Паша – огромный, волосатый, и Ленка – хрупкая, белая, тонконогая. Отличница, решающая свою очередную контрольную задачку.
Жора прошел к двери, потянул ее на себя. Брат Паша за его спиной негромко говорил в трубку, и голос у него был уже другой, непохожий:
– А мне чихать, ясно? Товар, и все. Люди его второй день ждут, если они уедут ни с чем, то больше никогда уже не приедут, и тогда я тебя закопаю в навозе. Ищи, голуба. Нюхай, что хочешь делай, короче.
3.
Едва Сухарь затормозил напротив гранитной глыбы «Пальмиры», к машине подковылял седой патлатый хиппи в сверкающем пиджаке, какие носят ассистенты в цирке. «Швейцар», – догадался Жора. Тот наклонился и улыбнулся в окошко:
– Здравствуйте, Дмитрий Егорович. Очень рады.
Сухарь смотрел в зеркало заднего обзора, выходить он почему-то не торопился.
– Что-то случилось? – тихо спросила Лена.
В окошке продолжала маячить чеширская улыбка швейцара. Позади на перекрестке, видно, дали зеленый свет – по улице с ревом промчались машины. Сухарь попялился еще немного в зеркало, наконец сказал:
– В общем, это, приехали.
Щелкнули замки на дверцах, швейцар подал Лене Лозовской руку, помогая выйти, раскрыл над ней зонтик.
– Добро пожаловать, очень рады, великолепно выглядите, как поживает Павел Макарович?
– Спасибо, не жалуемся, – ответил за девушку Сухарь, вылезая из машины. – В общем, так. Покажешь молодым людям семьсот второй и семьсот третий, пусть сами, это, выбирают. Обед прямо в номер, до восьми не кантовать и не шуметь. Ровно в восемь пусть поднесут выпивку. Проверьте телефонную линию, чтобы не висело ничего. Вопросы?
Сухарь говорил «людям», делая ударение на последнем слоге. По всему видно было, здесь, в гостинице – в отличие от Пашиного офиса – он чувствует себя полновластным хозяином.
– Вопросов нет, Дмитрий Егорович. Очень, очень рады.
Отрапортовав, швейцар обернулся к Жоре и Лене, на его лице вновь нарисовалась сердечная улыбка. Он протянул руку в сторону входа и сказал:
– Как говорят у нас в гостинице: «Добро пожаловать к родному очагу».
– Намек, чтобы поскорее убрались домой? – пробормотал Жора.
Семьсот второй и семьсот третий номера находились на последнем этаже, отличались они только размерами мраморных ванн. В «двойке» ванна была, как Средиземное море, в «тройке» – как Индийский океан. Жора и Лена выбрали океан.
Это был роскошный буржуйский номер, без всякого там зазрения совести. Белое дерево, кожа, стекло, иранские ковры, кондишн, окна от стены до стены, фонарики разные уютные, где-то под стеклянным потолком реет негромкая музыка. Не хватало только мальчиков-мавров в шароварах и с опахалами. Жора и Лена вошли в зеркальную спальню и сразу увидели там себя – уставших до чертиков, притихших, растерянных, оглушенных этим нестерпимым светом. Десять, двадцать, тридцать Жор и Лен в самых разных ракурсах.
– Ленка, – проговорил он.
– Да? – отозвалась Лозовская голосом сомнамбулы.
– Елки-палки, Ленка. Ты понимаешь что-нибудь?
– Не знаю, Жора.
– А я понимаю. Это не тамбур и не полка в душном вагоне.
– Наверное.
– И мы с тобой живы. Оба. Шуба и Кафан гниют где-то, а мы – живые и будем жить до старости. И это лучшая гостиница в городе. Ты понимаешь, о чем я?
Лена посмотрела на него и сказала ясным голосом:
– Да. Теперь понимаю.
– Тогда пошли.
Они вышли из спальни и вернулись в ванную, где о мраморные берега разбивался Индийский океан с ароматной пенкой «Шварцкопф». Жора помог Лене раздеться и аккуратно развесил ее синий костюм на специальных плечиках, а потом разделся сам. Потом они вошли в теплую воду, и сначала Жора лежал в одном углу ванны, а Лена в другом, между ними плыли пенные архипелаги. Но когда Жора закурил сигарету, Лена попросила:
– Дай мне тоже.
Тогда Жора воткнул в рот еще одну сигарету и поплыл к ней, хотя все бинты на руке у него мигом намокли, и, конечно, проще было встать и подойти, но у него была страшная эрекция, он не хотел, чтобы она видела. Потом они лежали рядом и курили, и Лена, конечно, видела сквозь пену все эти дела, и даже легонько разогнала пену ладошкой, чтобы разглядеть лучше, но ничего не говорила. Когда сигарета кончилась, она стала мыться, Жора смотрел на нее снизу вверх, тоже все видел и тоже ничего не говорил.
А позже они обнимались на бескрайней постели в спальне – тридцать зеркальных Жор и тридцать зеркальных Лен, еще не обсохшие, хотя потом вода высохла очень быстро. Жора гладил ее по спине и чувствовал, как она нагревается под его рукой, словно электрочайник, он принялся гладить ее везде, а в голову почему-то лезли Кафан и Шуба, и брат Паша в своем четырехэтажном дворце – и от всей этой грязи, как ни странно, Жорина эрекция совсем взбесилась и чуть не улетела в потолок. Жора очнулся и увидел, что Лена смотрит на него и дышит так, будто хочет сказать что-то очень важное.
– Прости, я что-то не то делаю? – спросил он.
Лена прикрыла глаза и ответила тихо:
– Нет. Давай, Жор, не тяни.
– Ладно, – сказал Жора.
Ему показалось, что о чем-то важном Лозовская так и не сказала, но сейчас это было неважно. Тридцать зеркальных Жор и тридцать зеркальных Лен на время перестали существовать, слившись в единое целое.
Когда они вышли наконец из спальни, на столе в гостиной дожидался роскошный буржуйский обед с икрой, устрицами и «бордо бланк». Они, не одеваясь, сели за стол и умололи все в одну минуту, и выпили вино, а потом Лена спросила:
– А теперь что?
Жора сказал:
– Надо подумать, крошка. Я буду ходить взад-вперед и думать, ладно? Так у меня лучше получается.
Он прошелся по гостиной, а потом еще взял Лену на руки, чтобы думалось еще лучше и чтобы она не видела его эрекцию. Перебитая левая рука сразу заныла, но Жора не обращал внимания, он ходил от окна к двери и обратно, слушая музыку, льющуюся из-под потолка, наступая на самый мягкий в мире ковер и чувствуя под рукой теплую кожу Лены Лозовской.
