– Павел Макарович отъехал. Ему что-то передать?
– Нет, – сказал Жора. – Спасибо.
Он собрался уже было зашвырнуть трубку в угол и тут вспомнил.
– Один момент, девушка. Как, повторите, называется ваша фирма?
– «Альварес», – отчеканил голос. – А что?
– Ничего. Огромное вам спасибо.
Жора отключил трубку и обвел взглядом гостиную. Лена Лозовская успела подняться и дымила сейчас сигаретой, уставившись в окно, где за серой дождевой пеленой проглядывали очертания доков.
– Жор, – сказала она разочарованно. – Смотри-ка. Я думала, здесь сразу море во всю ширь, как в Сочи или Джубге. А это какая-то речка-вонючка.
– До моря еще сорок кэмэ на север, – сказал Жора.
– Жалко. Ты мне никогда не говорил об этом.
– Сейчас говорю.
Она вздохнула и медленно вдавила окурок в пепельницу.
– Что тебе хорошего сообщил Паша?
– Ничего. Его нет на месте. – Жора помолчал. – Зато я знаю теперь, как называется его фирма.
– Какое счастье.
– Ты даже не представляешь. «Альварес». «Аль-ва-рес».
– Да пошел ты.
– Не «Боливар», заметь, – продолжал Жора. – И не «Оливер». Просто и красиво: «Альварес».
Лена насторожилась.
– То есть. Что ты хочешь сказать?
– Что ты тысячу раз права, Лозовская! – Жора отбросил трубку в сторону и резко поднялся на ноги. – Надо смываться отсюда, одна нога здесь, другая на вокзале. «Альварес!» Балчи звонил сюда из Волгограда, когда мы выходили с ним на вокзале! Тот же бабский голос: «Здравствуйте, я ваша тетя, это фирма “Альварес”!» Кило собачьей срани!
Лена побелела, как стена.
– Погоди, он звонил Паше? – выдавила она. – Вот этому самому Паше?
– Откуда я знаю! – проорал Жора из спальни, лихорадочно натягивая джинсы. – Этому! Не этому! Пошли они все! В гробу я видал.
Что он видал в гробу, Лена так никогда и не узнала. В дверь постучали, и знакомый голос произнес:
– Алло, голубы, к вам можно?
5.
Паша цепко держал его за затылок, вжимая лицом в прохладное стекло, и Жора видел, как с той стороны сползают вниз крупные дождевые капли, словно прозрачные черви, и еще он видел краешек своего расплющенного носа, и доки там, вдали, и портовые краны.
– Нет, не туда глядишь, – хохотнул Паша. – Гляди во-он туда.
«Во-он туда», это значит на дорогу, там на противоположной стороне скромненько приткнулся голубой «вартбург», а внутри сидит гражданин в очках, он ехал с Жорой и Леной в одном поезде и пил минеральную воду, а потом они видели его в универмаге.
– Узрел? – спросил Паша, размазывая Жорино лицо по оконному стеклу.
Жора утвердительно замычал.
– Зелена вошь, – обрадовался Паша. – Тогда делай, Сухарь.
У Сухаря телефонная трубка, он набрал какой-то номер и, отвернувшись, сказал туда несколько слов. Потом они подождали немного, у Жоры пошла носом кровь, и Паша щедро развозил ее, как абстрактный художник, рисуя Жориным лицом на стекле узоры. Через минуту рядом с «вартбургом» появился молодой человек в темной куртке, Жора даже не заметил, откуда он возник. Молодой человек наклонился к окошку машины что-то спросить или что-то сказать и очень быстро ушел.
Потом у Сухаря зазвонил телефон, он приложил его к уху, подержал молча и спрятал обратно в карман.
– Сделано, – произнес шофер.
Паша протер платочком кружок на стекле, чтобы лучше было видно, сунул Жоре бинокль:
– Найди в картинке десять отличий, голуба. Время пошло.
Жора навел резкость и увидел, что очкастый гражданин по-прежнему сидит в своем «вартбурге» и смотрит вдаль – только не моргает уже, и рядом с ухом у него появилась маленькая темная дырка.
– Его убили, – произнес Жора глухо.
– Угадал, – Паша отобрал у него бинокль и протянул Лене. – Хочешь взглянуть?
Девушка отвернулась.
– Ну и не надо.
Паша нервно прошелся к двери и обратно, потом вдруг с размаху швырнул бинокль о пол.
По комнате засвистели обломки пластикового кожуха и битое стекло.
– Выродки, – сказал Паша загробным голосом. – Жопы. Тупицы. Язвы-ы!! – заорал он, взяв на октаву выше. – Уроды!
Последовала минута молчания, только стекло хрустело под Пашиными ногами. Лена Лозовская тихо, как осенний лист, упала в кресло. Паша подлетел к Жоре, ухватил его за воротник и залепил звонкую пощечину.
– Тебе двадцать три года, дурень! Ты о чем думал, когда перся сюда, а? Куда смотрел? – Его рука вцепилась Жоре в волосы. – Очкастый от самого Петрозаводска за вами пасся, весь хвост отсидел, а ему, смотри, хоть бы хны, примчался в мой офис: ой-ей, братишка, у меня неприятности!.. Обезьяна ты немытая! Сухарь слыхом не слыхивал о ваших делах, но даже он насторожился. Да если бы не Сухарь, сюда бы к вечеру целый косяк омоновцев набежал!
Шофер, скромно потупившись, изучал свои ногти на пальцах.
– Очкастый просто страх потерял, это самое, – подал он голос. – Осмелел. Чуть не впритык за нами шел до самой «Пальмиры», я пока ехал, все на хрюкало егоное любовался. Тут и ежу понятно, в общем. Чего там.
– Значит… Очкастый следил за нами? – пробормотал Жора. – Зачем мы ему нужны?
Паша шумно выдохнул через зубы.
– Ну ты пациент, Пятаков! Ну ты мудак! Это человек Лойда, наводчик, это дважды два четыре, неужели непонятно?
– Лойд?!
Паша и Сухарь переглянулись и рассмеялись.
– Вот это моя родня, Сухарь, знакомься. Родственничек, с комбайна упал. Конечно же, Лойд! – заорал он на Жору. – И тридцать кило порошка – думаешь, ему начхать на них? Выкуси! Если бы ты не сказал, где они лежат, очкастый сдал бы вас обоих в отдел по борьбе с наркоманией, и уж конечно на меня тоже капнул, будь спокоен. К счастью, я не такой идиот, как некоторые, я после вашего ухода навел кое-какие справки и.
– А при чем тут вы? – спросила Лена Лозовская.
Паша замолчал, откинул дверцу бара в серванте и достал высокую коричневую бутылку.
– При том, голуба моя, – произнес он, рассматривая яркую этикетку. – Потому что порошок этот – мой.
Лена хотела спросить что-то еще, но тут до нее дошло – и она замерла с открытым ртом. Жора хрюкнул нечленораздельно, даже сам испугался этого звука.
– Порошок мой, – спокойно повторил Паша. Сухарь достал четыре рюмки и резво расставил их на крышке бара. – Что-то непонятно?
– Непонятно, – сказал Жора.
Он посмотрел в разрисованное собственной кровью окно. Дождь закончился, тучи уплыли дальше на континент, и в небе висело круглое, как яичный желток, идиотское полярное солнце. Неужели он будет длиться вечно, подумал Жора, этот злосчастный день, который начался где-то под деревушкой Конино, а может даже раньше, и вот никак не кончается, сволочь такая. То ли дело у нас в Романове, думал Жора. Там солнце заходит и восходит, и все просто и понятно.
