– А с кем же мне еще поделиться сомнениями… – начала было она, но не договорила. – Ну… то есть… Я имею в виду…
Кеннит нетерпеливо отмахнулся.
– Знаю я, что ты имеешь в виду, – сообщил он ей, усаживаясь на стул, с которого она встала. Отпустил костыль, и Этта подхватила его, прежде чем он брякнул об пол. Кеннит нагнулся над Уинтроу, пристальнее вглядываясь в его лицо, и глубокая морщина прорезала его лоб. Длинные пальцы коснулись распухшей щеки юноши почти по-женски нежно и бережно. – Мне тоже недостает его советов, – сказал Кеннит, гладя остриженную щетину на голове Уинтроу. Щетина, впрочем, была жесткая, Кенниту не понравилось ощущение, и он убрал руку. – Я подумываю вынести его на бак, поближе к носовому изваянию. Чего доброго, Проказница поможет ему скорее поправиться.
– Но… – начала было Этта. Мгновенно прикусила язык и опустила глаза.
– Ты не согласна? Почему?
– Я совсем не хотела… прости…
– Этта! – рявкнул Кеннит так, что она подпрыгнула. – Только избавь меня от подобострастного нытья, пока я не рассердился! Если я спрашиваю – значит, я жду ответа, а не слабоумного хныканья. Так почему ты против того, чтобы вынести парня на бак?
Пришлось Этте проглотить свои страхи и ответить по-деловому:
– Потому, что он весь в струпьях, и они мокнут и отрываются. Если сдвинуть его с места, мы разбередим половину ожогов, и это не улучшит его состояния. А солнце и ветер еще и начнут сушить открытые раны. Они засохнут, потрескаются и…
Кеннит смотрел на Уинтроу, обмозговывая услышанное.
– Ясно, – сказал он затем. – Но мы понесем его со всей осторожностью, да и оставим там лишь ненадолго. Видишь ли, кораблю нужно всенепременно убедиться, что мальчик действительно жив. Да и ему необходима ее сила, чтобы побороть смерть.
– Тебе наверняка виднее… – начала Этта, но Кеннит пресек дальнейшие возражения, перебив:
– Вот именно. Поди позови матросов. Я буду ждать здесь.
Уинтроу плавал в темной теплой пучине, стараясь держаться подальше от внешнего мира. Где-то там, на ином плане бытия, царствовали тени и свет, раздавались голоса и ощущались болезненные прикосновения. Но и в уютной тихой глубине ему не давали покоя. Здесь обитало еще какое-то существо, и оно силилось до него дотянуться, называло его по имени и дразнило возможностью воспоминаний. Это была очень упорная тварь, но Уинтроу решил быть упорней и ни в коем случае не откликаться на ее зов. Он знал: если дать ей себя обнаружить, они оба испытают жестокую боль и не менее жестокое разочарование. Он мог избежать соприкосновения с нею, лишь оставаясь маленькой темной тенью во мраке, бесформенной и безымянной. Только так можно было оставаться недосягаемым – и с одной стороны, и с другой.
Между тем беспокойные люди что-то делали с его телом. Раздавались топот и стук, суматошные голоса. Уинтроу стал ждать боли и приготовился дать ей бой, ибо знал, что боль способна захватить его и придать его существованию определенность. Например, утянуть его наверх, туда, где у него были разум и плоть… и определенный груз памяти. Он не хотел возвращаться туда. Здесь, в глубине, было настолько спокойней и безопасней…
Ничего подобного. Это только так кажется. Ты можешь дать себе передышку, но рано или поздно тебя возьмет тоска по свету и движению, по вкусу, звукам и осязанию. А если передышка слишком затянется, эти ощущения могут оказаться потеряны для тебя навсегда!
Глубокий, богатый оттенками голос так и гремел повсюду кругом Уинтроу, точно океанский накат, разбивающийся о скалы. И вел себя этот голос так, словно сам был сродни океану: он крутил и подбрасывал Уинтроу, переворачивал с боку на бок и как будто рассматривал. Уинтроу попробовал скрыться и от него тоже. Не получилось.
«Кто ты?» – спросил он недоуменно.
Кто я? – переспросил голос, ни дать ни взять забавляясь. – Ты отлично знаешь, кто я, Уинтроу Вестрит. Я – то, чего вы оба страшитесь больше всего… и ты, и она. Я то, что вы пытаетесь отрицать. Я то, от чего вы изо всех сил отрекаетесь – сами перед собой и друг перед дружкой. И все-таки я – часть вас обоих!
Голос умолк, ожидая ответа, но Уинтроу не хотел ничего говорить. Он знал, что старинную магию имени не зря называли палкой о двух концах. Владение истинным именем любого существа давало над ним определенную власть. С другой стороны, имя, произнесенное вслух, могло вызвать его обладателя из небытия. Что далеко не всегда было к добру.
Я – дракон, – медленно и весомо уронил голос. – Теперь ты знаешь, кто я. И от этого знания тебе больше не отказаться!
«Мне жаль. Мне так жаль! '– Уинтроу в своей глубине пускал безмолвные пузыри. Я же не знал. Никто не знал. Прости меня. Я так сожалею…»
Я сожалею гораздо больше. – Голос драконицы был полон горя и беспощадности. – Да и ты еще наплачешься.
«Но я же ни в чем не виноват! Я ни при чем!»
А я тем более ни при чем, но почему-то именно меня хуже всех наказали. Нет, малыш. Наша вина по большому счету не имеет никакого значения. Оправдания суть пустые слова. Сделанного не отменишь, и расхлебывать последствия придется нам всем.
«Но как ты оказалась здесь, в глубине?»
Где же мне еще быть? Что мне осталось? К тому времени, когда я сумела докопаться до своей сути и вспомнить себя, меня давно успели придавить напластования твоих собственных воспоминаний. И тем не менее – вот она я. Я здесь – и останусь, как бы ты ни силился от меня отказаться. – Голос осекся, помолчал и устало добавил: – И сколько бы я ни пыталась отказаться сама от себя…
И тут Уинтроу обожгла боль! Жар и яркий свет охватили его удушливым облаком, и ему понадобилось усилие, чтобы не раскрыть глаза и не заорать. Что там они с ним делают? Это не имело значения. Нет! Он нипочем не поддастся внешнему миру. Если он пошевелится или вскрикнет, ему придется признать, что он жив, а Проказница – нет. Придется признать, что его душа нерасторжимо связана с существом, которое было мертвей мертвого задолго до того, как он появился на свет. Сказать, что эта мысль нагоняла на него жуть, значит не сказать ничего. Уинтроу просто погибал от ужаса. Так вот она, красота и слава живых кораблей! Узы наподобие брачных навсегда приковали его… к мертвой!!!
Чем такое признать, уж лучше вовсе не просыпаться.
Никак решил насовсем остаться здесь, внизу, со мной? – Насмешка в голосе драконицы явственно отдавала горечью. – Надумал заточить себя в гробнице моего прошлого?
«Нет, нет! Я хочу на свободу…»
На свободу?
«Я… – Уинтроу запнулся. – Я не хочу ничего знать об этом. Я никогда не хотел принимать в этом участие…»
Ты начал «принимать участие» с того мгновения, как был зачат. И отменить это уже нельзя.
«Но что же мне теперь делать? – молча взвыл Уинтроу. – Я же не смогу жить… с этим…»
