Гирлянды и занавеси, коими Зал украсили еще к летнему балу, свисали со стен, густо обросшие плесенью, и их шевелил ветерок, которому не полагалось здесь быть. Цветочные венки превратились в голые скелетики ветвей, а листья и лепестки догнивали на полу. Удивительно, но столы, стулья и возвышение в дальнем конце как-то уцелели до сего дня. На столах даже стояли кое-где блюда – хотя большую часть, естественно, разворовали. Разбитые вазы, почерневшие остатки пышных букетов. Роника огляделась кругом, ощущая, как растет в душе гнев. Интересно знать, куда подевались все те, в чью обязанность входила подготовка Зала к собраниям? Что случилось с торговцами, по традиции отвечавшими за сохранность и содержание Зала? Неужели все дружно отрешились от каких бы то ни было общественных обязанностей и сосредоточились лишь на собственном благополучии?
Какое-то время она просто ждала, стоя посреди промозглого, полутемного помещения. Потом беспорядок и разорение, царившие кругом, окончательно лишили ее душевного равновесия. Когда-то, когда она была помоложе, они с Ефроном целую треть года отвечали за Зал – как то и пристало всякой молодой семье их сословия. Тут Роника вспомнила, что вместе с ними Залом занимались и Давад с Дорилл, и сердце стукнуло невпопад. Перед заседаниями Совета они всегда приходили сюда заблаговременно. Заправляли лампы, разжигали огни. А по окончании заседаний масляными тряпочками протирали скамьи и подметали пол. В те времена это казалось необременительной и. приятной работой, да и совершали ее вместе с друзьями, такими же молодыми.
Тут Роника поняла, что ей следует делать.
Метлы, свечи и масло для ламп обнаружились по тем же самым чуланам, где их хранили когда-то. Роника даже приободрилась, выяснив, что туда грабители не заглянули. Это, в частности, значило, что здесь побывали либо рабы, либо «новые купчики»; если бы до воровства в собственном Зале унизился кто-то из членов старинных семей, уж он-то знал бы, где что искать.
Что до самой Роники – ей было, конечно, не под силу привести в порядок весь Зал. Но она могла хотя бы начать!
Для этого ей в первую очередь требовался свет. Взобравшись на стул, она наполнила маслом и разожгла стенные светильники. Разгоревшиеся огоньки затрепетали на сквозняке, еще ярче озаряя грязь и палые листья, принесенные ветром, и свалившиеся куски обугленной крыши. Роника сложила уцелевшие блюда в таз для мытья и отставила в сторону. Швабра, которую затем она взяла в руки, выглядела оружием карлика перед лицом громадного загаженного пола. Тем не менее Роника с упорством и решимостью взялась за мытье. Работа доставила ей неожиданное удовольствие. Как славно было опять что-то делать руками! По крайней мере, вот где сразу видны плоды прилагаемых усилий! Передвигая по полу мусор, Роника незаметно для себя начала даже мурлыкать старую песенку, которой всегда сопровождалась такого рода работа. Ей даже показалось, будто в другом конце зала так же орудует шваброй и подпевает ей давно умершая Дорилл.
Шарканье швабры заглушило шорох шагов. Роника осознала, что вправду работает уже не одна, когда к ней присоединились еще две женщины, вооруженные половыми щетками. Она даже вздрогнула и, выпрямившись, огляделась. Возле двери переминалась группка вошедших торговцев. Кое-кто смотрел на Ронику так, словно впервые увидел ее, другие проталкивались мимо и входили. Вот появились двое мужчин; они несли охапки хвороста для очагов. Стайка юнцов обрывала со стен отсыревшие и вонючие занавеси и тащила их наружу. В какой-то момент сдвинулись и топтавшиеся возле двери: так снимается с места мусор, подхваченный струей чистой воды. Мужчины стали двигать стулья и тяжелые скамьи, выстраивая их так, как требовалось для заседания Совета. Повсюду зажигались все новые и новые лампы, Зал наполнялся гулом живых голосов. Когда кто-то неожиданно расхохотался, все на миг даже притихли, словно напуганные этим звуком, таким чужеродным среди запустения. Но постепенно работа возобновилась, и Ронике даже показалось, будто народ начал двигаться поживее.
Она стала оглядываться, высматривая друзей, знакомых, соседей. Так или иначе, все собравшиеся здесь были потомками первопоселенцев, некогда пришедших на Проклятые Берега практически с пустыми руками, неся с собой лишь жалованные грамоты на земли да знаменитые хартии сатрапа Эсклеписа. Кто они были, знаменитые и славные предки нынешних торговцев? Да сущая шантрапа, если вдуматься. Младшие сыновья, изгнанники и изгои, стоявшие чуть ли не вне закона. Им отнюдь не светило нажить и тем паче удержать какие-то состояния в первопрестольной Джамелии; вот они и подались сюда, на Проклятые Берега, зловещие и по названию, и по сути. Первые поселения, которые они здесь основали, все были погублены странной, страшной и могущественной силой, что, казалось, истекала по реке, бегущей через Дождевые Чащобы вместе с водой. Люди стали двигаться все дальше и дальше от реки (которая поначалу казалась им такой многообещающей водной артерией в глубину страны), пытаясь зацепиться то тут, то там… но все тщетно, пока им не повезло добраться сюда, на побережье Удачнинского залива. Лишь некоторые семьи остались превозмогать тяготы жительства у реки. Дождевые Чащобы несмываемо метили тех, кто дерзал там поселиться. Но ни один из тех, кто гордо именовал себя старинным торговцем, никогда не забывал о кровных узах родства. И о том, что обе ветви поселенцев были повязаны теми самыми изначальными хартиями Эсклеписа – главным своим достоянием.
Это-то единство Роника сейчас и наблюдала. В самый первый раз после памятной ночи, когда начались беспорядки. Все без исключения знакомые лица выглядели постаревшими, усталыми и озабоченными. Пролетевшие месяцы не помиловали никого, в том числе, наверное, и ее саму. Некоторые пришли в официальных костюмах торговцев, каждый в цветах своего дома. Однако примерно половина явилась в обычных одеждах, и, надо полагать, не по небрежению. Уж верно, не одну Ронику посещали любители чужого добра. И все-таки они собрались все вместе, и все копошились, как муравьи, приводя в порядок свой Зал с той твердолобой настойчивостью, которая издревле выделяла торговцев Удачного среди купеческого сословия по всему миру. Перед Роникой были те самые люди, которые в старину многое превозмогли – и опять превозмогут все, что пошлет им судьба.
Это вселяло в сердце надежду. В то же время Роника трезво отдавала себе отчет, что здоровались с нею очень не многие.
Люди вполголоса приветствовали друг дружку, там и тут завязывались незначительные разговоры, какими обычно сопровождается общая работа. И только с Роникой никто не затевал серьезной беседы. Еще хуже было то, что ни одна живая душа не осведомилась о судьбе Малты и Кефрии. Она, собственно, и не ждала, чтобы кто-то подошел к ней пособолезновать о кончине Давада. Но только теперь до нее начало доходить, что та давняя ночь со всеми ее событиями сделалась едва ли не запретной темой для разговоров. О ней просто не упоминали – и все.
И вот наконец в Зале навели чистоту, насколько это вообще было возможно вот так, на скорую руку. Члены Совета начали занимать свои места на возвышении, семейства принялись рассаживаться по стульям и скамьям. Роника устроилась в третьем ряду. Она старалась казаться невозмутимой, хотя и обратила внимание, что места по обе стороны от нее остались пустыми, и это больно ранило ей душу. Потом она оглянулась через плечо и обнаружила, что число пустых сидений по Залу оказалось пугающе велико. Куда подевалось столько народу? Погибли? Бежали из города? Или были слишком напуганы, чтобы высунуться из семейных домов-крепостей? Роника обежала глазами возвышение, где рассаживались облаченные в белое предводители Совета, и с негодованием отметила про себя, что там было установлено еще одно почетное кресло. И, что гораздо хуже, вместо того чтобы призвать собравшихся в Зале к должному порядку и тишине, главы Совета смиренно ожидали, пока в это самое кресло усядется тот, верней та, для кого оно было предназначено!
