– Ты видела документальную передачу «Обратная сторона
Японии»? – мрачно спросил Корнеев, возвышавшийся над японцами, как дуб над
бонсаями.
– Да ничего я не видела!
– О ней сейчас весь Интернет только и говорит.
– Значит, весь Интернет прошел мимо меня, –
отрезала Лайма. – Ну что, по-твоему, может быть в этой штуке?
Корнеев долго пыжился и наконец выдохнул:
– Мертвый японец!
– Господи, что ты несешь? – испугалась
Лайма. – Почему мертвый японец?
– Его бездыханное тело начинено наркотиками, которые
эти улыбчивые товарищи будут распространять среди артистов. Сейчас нам
предложат сотрудничество. В случае отказа выдадут кинжалы и заставят совершить
харакири, а потом привяжут к балалайкам и пустят вниз по реке.
– Дурак, – сказала Лайма, позабыв, что она
командир оперативной группы и не может обзывать бойцов.
В сопровождении японцев они вышли на улицу, обогнули Летний
театр и очутились на асфальтовом пятачке, где уже лежала та самая труба, но уже
без чехла. Торчащий фитиль делал ее похожей не на музыкальный инструмент, а на
гигантскую динамитную шашку.
– В наса делевня, – стали объяснять жители Страны
восходящего солнца, – мы так дзелаем на пладзник. Эта есь отсеня класива.
Идите, кудасай! Белите, не бойтесь! – Коллективными усилиями музыканты
заставили Лайму взять увесистую трубу в руки. – Но дерджать надо
клепко-клепко! Инасе моджете урететь!
– Что, что я могу сделать?! – изумленно переспросила
Лайма, опуская трубу фитилем вниз. Но получить ответ не успела.
Фитиль, подожженный одним из японцев, догорел. Внутри
загадочного устройства раздалось подозрительное шипение, и из отверстия на
другом конце трубы, как из сопла ракеты, рванул огромный сноп искр. От
неожиданности Лайма едва не выронила ее из рук – и тут же поняла, что имел в
виду японец. Реактивная сила приподняла ее в воздух и отбросила на другой конец
площадки, в то время как сама труба продолжала изрыгать непрерывный поток огня.
Не в силах справиться с японским чудом техники, Лайма беспорядочно носилась по
площадке и, время от времени печально вскрикивая, подлетала вверх. Огненная
струя хлестала во все стороны и рисовала в воздухе замысловатые фигуры.
Ни японцы, ни тем более Корнеев явно не рассчитывали на
такой эффект. Возможно, они ожидали от русской женщины богатырской силы и
выносливости. Но русская сила на сей раз уступила японской изобретательности, и
бедным музыкантам приходилось вместе с Лаймой скакать по двору и уворачиваться
от огня. Корнеев попытался было спрятаться в углу, но страшное творение
восточного разума добралось до него и там. В итоге компьютерщик тоже был
вынужден присоединиться к огненному шоу. Словно гигантский пасхальный заяц, он
отчаянно прыгал вокруг площадки, потому что Лайма то и дело норовила подпалить
ему ботинки.
Наконец собравшись с духом, он стал продвигаться в сторону
напарницы. После нескольких неудачных маневров ему удалось поймать Лайму,
которая только что устроила маленький пожар на голове японского флейтиста.
Совместными усилиями Лайме и Корнееву еще некоторое время удавалось выдерживать
напор гигантской петарды. В пылу схватки они перевернули ее фитилем вверх, но
огненные струи все равно никак не желали становиться слабее и теперь
проносились высоко над головами японцев.
В этот момент из подсобки театра вышли покурить на улицу
двое рабочих. Люди в экзотической одежде с криками, скачущие в струях огня, их
не очень удивили.
– Как зажигательно репетируют, – лениво сказал
один. – Аж страх берет.
А второй опасливо крикнул:
– Эй, ребята, может, надо чего?
– Огнетушитель сюда! – из последних сил прохрипел
Корнеев. – А лучше два!
Рабочие оказались сметливыми и быстро приволокли
огнетушители, которыми были густо увешаны стены Летнего театра. От мощных струй
пены никому ускользнуть не удалось.
– Респекто, респекто! Мородцы! – Мокрые японцы
одобрительно кивали Лайме и Корнееву, которые так и стояли все в пене,
вцепившись в прогоревший фейерверк. Вдруг один из них поднял глаза на стену и
издал удивленное восклицание. Второй замолк и уставился на сложный узор,
который Лайма выжгла на стене во время своего поединка с петардой.
– Это есть иероглиф «любовь», – наконец сказал
один из музыкантов.
– Вы – сенсей, – сказал второй и низко поклонился.
– Значит, вот как выглядит любовь… – задумчиво
пробормотал Корнеев, разглядывая залихватскую черную загогулину на кирпичной
стенке.
Разъяренная Лайма принялась ожесточенно отряхиваться,
сверкая глазами. Однако ее внимание неожиданно привлек неизвестно откуда
взявшийся крючконосый японец, которого раньше здесь не было. Он решительно
подошел к своим соплеменникам и стал, бурно жестикулируя, что-то им говорить.
Те отвечали не менее оживленно. Вероятно, обсуждали историю с фейерверком. Один
из рукавов рубахи крючконосого задрался, обнажив необычную татуировку в виде
сплюснутого ромба, перечеркнутого по вертикали. Именно в этот момент он
обернулся, перехватил взгляд Лаймы и неуловимым движением одернул рубашку.
– Пора смываться, – быстро шепнула Лайма
Корнееву. – Видишь того парня? С ним явно что-то не так. У него на
запястье татуировка, а на пальцах нет нескольких фаланг. Если я не ошибаюсь –
это классический якудза. Интересно, зачем он здесь?
– Ты думаешь, это те, кто нас интересует?
– Не знаю. Понаблюдай за ними, они ведь сейчас на
фуршет должны отправиться. Если, конечно, у них нет других феерических планов.
А мне уходить отсюда надо, и побыстрее, пока эти самураи между собой общаются.
Побегу выяснять, куда двинул после собрания Мельченко. Может быть, на общей
теперь для нас с ним ниве народной музыки удастся познакомиться с
ученым-химиком лично?
Личные контакты были коньком Лаймы. Несмотря на свою
требовательность и недотрожливость, в некоторых случаях она цинично
пользовалась своей красотой, чтобы завязать разговор или привлечь к себе
внимание.
– Давай беги, я прикрою, – мужественно согласился
Корнеев.
Но ускользнуть незамеченной ей все-таки не удалось:
пробравшись через здание театра и выбежав на улицу с противоположной стороны,
Лайма неожиданно наткнулась все на тех же японских дудочников, которые под
предводительством крючконосого тащили с собой остатки сгоревшего фейерверка.
Однако на сей раз они на Лайму даже не взглянули – видимо, были сурово наказаны
за свою художественную самодеятельность. Зато японец с татуировкой, проходя
мимо, бросил на нее злобный взгляд и процедил сквозь зубы: «Канга!»
Лайма не знала, как переводится это слово, но судя по
выражению лица говорящего, явно ничего хорошего оно не означало.
* * *
Высокий плотный мужчина вышагивал по комнате, сверкая
глазами. Он относился к разряду тех людей, которые унижают всех и вся просто
потому, что чувствуют свою силу. У него были близко посаженные глаза, налитые
холодной яростью, и выдающийся подбородок, разделенный глубокой ямочкой на две
дольки.
