В будущем шрапнель необходимо применять только против живой силы противника. Как показал опыт боев, доля применения фугасных боеприпасов выросла до 50 % для 3-дм и 4,2-дм орудий, до 75 % для 4,8-дм гаубиц и до 90 % для 6-дм гаубиц.
На подготовку пехоты оказало негативное влияние долгое нахождение в окопах; во время индивидуальных занятий солдат следовало учить, как удерживать захваченные у противника позиции от контратак в условиях, когда большинство офицеров выведено из строя. Следовало уделять особое внимание моральной подготовке рядового состава: например, в группировке генерала Плешкова только в одной из тыловых столовых были арестованы более 300 дезертиров.
«Пехота не способна успешно наступать на хорошо укрепленные, активно отвечающие огнем позиции противника», русские артиллерийские батареи, развернутые на редких островках в болотистой местности, оставались сторонними наблюдателями за тем, как избивают их пехоту.
Так писали специалисты после того, как все завершилось. И они как бы не догадывались о самой большой глупости, а именно о том, что наступление начали в сезон распутицы.
С 17 до 22 марта снег активно таял каждый день. Ночью 22-го числа температура была 5 градусов по Реомюру, а утром следующего дня 300 солдатам одной из дивизий V армейского корпуса пришлось прорубать себе лед на позициях, где они лежали. Болото посреди фронта наступления группировки Балуева вскоре стало непроходимым. От железнодорожной ветки не была проложена дорога. Например, 31-го числа автору пришлось потратить семь часов, чтобы преодолеть 20 миль от железнодорожных путей до штаба группировки Балуева. Установившийся туман не позволял эффективно действовать артиллерийским наблюдателям, а радиосвязью у Балуева был оборудован всего один аэроплан.
Я спрашивал в Минске, почему наступление не было начато на месяц раньше или не отложили на месяц позже. По словам младших штабных офицеров, план удара был разработан заранее, но его исполнение отложили в связи с нехваткой стрелкового вооружения. Сначала надеялись начать наступление 1 марта, но сосредоточение войск заняло больше времени, чем предполагалось. Генерал Эверт и начальник его штаба генерал Квецинский говорили мне в отдельном разговоре, что, по их мнению, целью наступления было «оказать помощь французам»
[27].
Другой офицер утверждал, что «вся вина за отступление лежит на Алексееве». Тот из офицеров, что был в штабе главнокомандующего во время наступления, был убежден, что Алексеева заставили начать это наступление в самое неподходящее во всех отношениях время: «Мы, русские, настолько благородны в своих убеждениях, что сразу же бросаемся вперед, стоит лишь кому-то попросить нас о помощи, но никто ни разу не помог нам самим, когда мы оказывались в трудном положении!»
Следующее командное звено – армейское – жаловалось на вмешательство вышестоящих инстанций. Генерал Рагоза рассказывал, как в самый разгар операции ему приходилось получать и отправлять по 300 телеграмм в сутки. Как он объяснял это, штаб фронта слишком велик и слишком многие офицеры из любопытства или от беспокойного характера делают работу за себя, а иногда и за кого-то другого. Если это все имело целью только удовлетворить любопытство отдельных лиц, то само по себе это было не так важно. Но, к сожалению, генералу для этого приходилось постоянно беспокоить подчиненных командиров, просить их войти в сближение с противником, чтобы получить необходимые данные.
У командующего левофланговой группировкой генерала Балуева имелись свои причины для жалоб. По его словам, после постоянного нахождения на данном участке и его тщательного изучения он обратился в штаб фронта с просьбой наносить решающий удар на правом фланге. Начальник штаба фронта настаивал на том, чтобы главный штурм произошел на левом крыле, полагая, что в этом случае будут получены лучшие результаты с точки зрения стратегии. Он позабыл, что может случиться так, что стратегических результатов не будет вообще, если забыть о том, что им должен предшествовать тактический успех, которого, по оценкам Балуева, было бы сложно добиться, атакуя на открытой местности на левом фланге. В результате пришли к компромиссу. V корпус наносил удар на участке справа, XXXVI корпус – слева, а III Сибирский корпус оставался в резерве на левом фланге. 31 марта Балуев был уверен, что, если бы он мог развить успех, достигнутый V корпусом на правом фланге, бросив на этот участок III Сибирский корпус, ему удалось бы опрокинуть весь немецкий фронт.
Я познакомился с Балуевым в 1915 г. Это был мужчина небольшого роста, склонный к полноте, с родимым пятном через половину лица, но в этом уродстве было что-то привлекательное. Только энергии этого офицера, а также уму начальника его штаба генерала Вальтера, англичанина по происхождению, говорившего по-английски совершенно без акцента, левофланговая группировка была обязана своими первоначальными успехами.
Разумеется, генерал сетовал и на нехватку техники, зычным голосом, грозившим обрушить домик, где располагался его штаб, ревел мне, что потом и кровью добывает себе любое вооружение. Но на самом деле в данном случае техническое отставание русских сыграло меньшую роль, чем в неудачах русской армии за предыдущие 18 месяцев войны.
На фронте 91/3 мили у Балуева имелось 256 орудий, в том числе 119 тяжелых. У русских орудий было больше, чем у противника. За восемь часов ведения огня 18-го числа русская артиллерия выпустила 30 тыс. 3-дм и 9 тыс. снарядов больших калибров. Для Франции такой расход боеприпасов считался бы чем-то несерьезным, но для России это было чем-то из ряда вон выходящим. Наступление в большей степени не удалось не из-за недостатка материальных средств, а из-за крайне неблагоприятных погодных условий и неналаженного взаимодействия войск.
Телеграммой мне приказали вернуться в Петроград, куда я прибыл в воскресенье 2 апреля вечером. Там мне поручили по возможности попытаться убедить русских чиновников в Управлении артиллерии дать команду своим представителям в Америке отказаться от чересчур педантичных методов инспекции, которые не только приводили в отчаяние их деловых партнеров, но и очень многих из них заставляли отказываться от своих обязательств по контрактам.
В качестве доказательства Эллершоу вручил мне внушительную пачку писем тех, кто заключил с русскими контракты. Я перевел их и направил ответственным чиновникам. Еще до того, как те успели осознать смысл написанного, Эллершоу переслал мне телеграфом предложение лорда Китченера о том, что для разбирательства спорных вопросов между русскими инспекторами и их американскими партнерами необходимо назначить посредника-англичанина. Это предложение я передал очень грамотному генералу, которому отчасти из-за его внешности, отчасти из-за того, что он пользовался неограниченным доверием начальника, младшие офицеры дали прозвище «Распутин нашего управления». Генерал был очень недоволен и спросил, какие основания имелись у Эллершоу для подобных назначений. Другой генерал, хорошо знавший проблему, отреагировал еще хуже. Он заговорил как ребенок. По его словам, у России было достаточно снарядов и, если американские партнеры решат отказаться от своих обязательств по контрактам, ему будет жаль, но это ничего не даст. Как он полагал, британское правительство, которое «втравило Россию в эти дела, должно оказать давление на американских бизнесменов. Им были заплачены огромные суммы с оговоркой, что им придется выполнять технические условия русских. А теперь они постоянно просили упростить эти условия, забыв при этом предложить соответственно снизить цены».
