После Родзянко выступал Керенский, адвокат с бледным лицом. Он говорил охрипшим голосом из-за спин охраны. Я не мог уловить смысла того, что он говорит, но мне сказали, что он честно сотрудничает с думским комитетом.
Другие члены рабочего комитета были настроены менее патриотично, они частично разделяли линию Совета. Первая газета этой организации («Известия»), которая вышла сегодня, не опубликовала ничего заслуживающего внимания, кроме листовки, подписанной Петроградским комитетом Российской социал-демократической рабочей партии и партии социалистов-революционеров. Ее содержание крайне неприятно для представителей стран-союзниц, так как там содержится призыв остановить войну. Листовка начиналась словами: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь! Товарищи рабочие, наш час пробил! Борьба, которую мы начали уже давно, принесла свои плоды, она расчистила дорогу к осуществлению вековых ожиданий пролетариата. Народ сверг капиталистов и вместе с армией уничтожил царское правительство, этого наемника буржуазии. Его место заняло Временное революционное правительство, которое должно состоять только из представителей пролетариата и армии».
Представитель «Дейли кроникл» Гарольд Вильямс, которого я встретил в здании Думы, поделился со мной вестью о том, что вчера вечером дела шли скверно, даже еще хуже, чем сегодня. Однако сейчас Дума постепенно берет все в свои руки.
Однако сегодняшняя сцена в Думе не слишком демонстрировала то, что порядок восстанавливается. Работали лишь немногие. Везде толпились солдаты. Среди них было всего около 30 офицеров, и создавалось впечатление, что они стыдятся себя. Одно из помещений использовалось как импровизированный патронный завод. В другом были сложены мешки с мукой, которую предполагалось выдавать войскам по мере прибытия. Еще в одном помещении я обнаружил беднягу Энгельгардта, пытавшегося выполнять свои обязанности военного коменданта. Он сидел за столом, где лежала сильно обгрызанная буханка черного хлеба, и тщетно пытался перекричать толпу солдат, которые, сплевывая, курили и, не останавливаясь, задавали вопросы.
Неожиданно по коридору провели последнего премьер-министра Штюрмера в сопровождении комичного эскорта: впереди торжественно шествовал какой-то студент с саблей наголо. Пожилого человека в тяжелой шубе бесцеремонно подталкивали. Затем прибыл Питирим из Святейшего синода, а потом – заместитель министра внутренних дел. Сразу три группы отправили за Протопоповым, но его пока не обнаружили.
По дороге назад из Думы я встретил Терещенко, который рассказал мне, какие усилия предпринимаются для того, чтобы привлечь офицеров к восстановлению порядка. В то же время многих офицеров арестовали. Наверное, я единственный в Петрограде, кто сейчас носит саблю!
Обедал в посольстве. Посол рассказал мне, что царь наделил генерала Иванова диктаторскими полномочиями. Итак, он собирается воевать! При царящем сейчас беспорядке пары тысяч регулярных войск с пулеметами должно хватить для того, чтобы покончить с революцией, но пострадает и город. А что будет с заводами, выпускающими боеприпасы?
Однако все шансы на восстановление старого режима были упущены. Войска в Царском Селе, Павловске и Ораниенбауме присоединились к мятежникам. Каждый из эшелонов, прибывающих с фронта для того, чтобы «подавить выступления», переходит на сторону революции. В четыре часа дня 13-го числа здание Адмиралтейства, которое защищали три роты Измайловского полка при поддержке некоторого количества войск конной артиллерии и кавалерии, было занято восставшими.
В 23.15 того же дня к студенту, стоявшему на улице перед Таврическим дворцом, обратился человек в шубе с прикрытым лицом: «Скажите, вы студент?»
– Да.
– Я прошу провести меня в исполнительный комитет императорской Думы. Я бывший министр внутренних дел Протопопов.
Затем тихим голосом человек добавил, опустив голову:
– Я тоже желаю добра своей стране и поэтому пришел сюда по собственной воле. Отведите меня к людям, которые меня ищут.
Старый режим пал и никогда не вернется. Но долг каждого из граждан не допустить, чтобы свобода скатилась в анархию. Вред был нанесен в первый же день, когда офицеров за верность присяге исключили из рядов движения. Теперь для таких офицеров не было дороги назад, а солдаты до предела деморализованы, поэтому лишь суровые дисциплинарные меры, которые не было сил ввести немедленно, должны вернуть им разум. 13-го и 14-го числа они собирались толпами и охотились на несчастных полицейских, которых, как говорили, по приказу прежнего правительства с пулеметами расположили на крышах домов, чтобы не допустить беспорядков в случае открытия Думы, и убивали их. Во время этих актов много раз возникала беспорядочная стрельба. Другие солдаты собирались в небольшие группы и под предлогом поиска жилья для своих подразделений терроризировали обитателей домов и воровали все, что могли унести. Безобидного барона Штакельберга под вымышленным обвинением в том, что он стрелял в толпу, выволокли из дома и жестоко убили.
Мятеж 12-го числа никогда не вылился бы в революцию, если бы правительство в своей безнадежной тупости прежде не успело настроить против себя все слои населения. Если бы с самого начала движение было бунтом нищих, его сразу удалось бы подавить с помощью армии и военных училищ, расположенных в столице. К помощи учащихся военных школ не прибегали, вероятно, потому, что они, как и все, понимали, что события достигли того рубежа, когда перемены просто настоятельно необходимы. В интересах России и ее союзников следовало просто перейти к конституционной форме правления. Трагедия такой позиции лежит в том, что грамотные патриоты в стране, по чьей инициативе мог быть осуществлен такой переход, из чувства патриотизма и верности союзникам пытались как можно дольше отсрочить революцию, лучше всего до конца войны. Скрепя сердце они были готовы на время смириться с любым злом, которое исходит от правительства, чем пойти на ослабление страны, которое могло бы произойти в результате возможных беспорядков при смене правительства в России.
Когда случился переворот, думский комитет и его преемник Временное правительство делали все, чтобы спасти положение и подчинить его интересам России и ее союзников.
Утром 14-го генерал Поливанов пребывал в оптимистичном настроении. Как он заявил, в Москве и Киеве революция шла полным ходом и ни одной фронтовой части нельзя уже было доверить усмирение революции в Петрограде.
Я сказал ему о своем беспокойстве за ту пропасть, что пролегла между офицерами и солдатами. Пока мы говорили, генералу позвонил знакомый, который продиктовал текст приказа, изданного Военным комитетом Думы и подписанного министром Родзянко. В нем всех офицеров призывали зарегистрироваться в армейском и морском клубе 14-го и 15-го числа «с целью организовать для обороны столицы солдат, примкнувших к представителям народа». После того как Поливанов повторил по телефону слова приказа предложение за предложением, он повернулся ко мне и, улыбаясь, заметил: «Вы увидите, что все будет хорошо». Я спросил, будет ли он сам регистрироваться, на что генерал ответил, что он подождет «и, возможно, сделает это завтра». Очевидно, мой собеседник все еще не верил в окончательный успех революции и предпочитал отсидеться за забором.
