В Царском Селе мы побывали в гарнизонном комитете во время его собрания в здании гарнизонного театра. Здесь нам представилась следующая картина: два доктора и два рядовых сидят за столом на сцене, а из зала на них смотрят около 200 «депутатов» из числа офицеров и солдат.
Похоже, везде всеми двигала одна и та же идея: делать как можно меньше работы. Один из батальонных комитетов принял резолюцию, согласно которой «обученные солдаты», прослужившие по восемь недель, должны работать по четыре часа в день, а новобранцы – по пять-шесть часов. Однако при этом все работы они выполняли не выходя из здания казармы; таким образом, после революции строевые занятия не проводились совсем.
А в это время Временное правительство было, как заявил князь Львов в беседе с одним англичанином, «как солома, которую сносит мощным вихрем урагана».
Оно пыталось спасти положение, апеллируя цветистыми речами к не существующему в массах патриотизму. 22 марта оно издало обращение к «гражданам, армии и флоту», где призывало к единству и совместной работе перед лицом врага. В тот же день Гучков и генерал Алексеев в другом обращении призывали солдат доверять своим офицерам. Они заявляли, что Временное правительство твердо решило продолжать войну до победного конца, и считали, что враждебное или оскорбительное отношение к офицерам недопустимо и постыдно.
Однако через два дня газета «Известия» (официальный орган Совета) разрешила напечатать статью с призывом к миру в адрес пролетариата всех стран, невзирая на правящие классы, которые, как считали авторы, были единственными заинтересованными в продолжении войны.
Положение в Петрограде за эти десять дней уже вышло за ту черту, когда что-то можно было излечить с помощью прокламаций. Требовалась сила, и правительство смогло бы собрать ее, если бы в нем нашелся хоть один волевой человек.
Оптимизм, который в то время владел, главным образом, официальными лицами, вызывал удивление. 24-го числа министр Керенский заявил, что через восемь дней все будет работать нормально и он сможет наконец спать по восемь часов, а не по четыре, которые он позволяет себе каждую ночь после начала революции. 27 марта генерал Корнилов сделал заявление о том, что за две-три недели он наведет порядок во вверенном ему гарнизоне. 30 марта генерал Поливанов заявил, что солдаты просто сошли с ума от новых для них свобод и что это скоро пройдет. В тот же день капитан 2-го ранга Романов из штаба военно-морского флота (см. главу 10), когда его спросили о том, что он думает о влиянии революции на поведение России в войне, сравнил состояние империи до войны с состоянием тяжелого больного, которого постепенно травит доктор – последнее царское правительство. Теперь лечение изменилось, была проведена тяжелая операция, и пациент пока находится между жизнью и смертью, но имеет шансы на выздоровление.
В то же время бывший министр просвещения граф Игнатьев откровенно боялся русской общины. Начальник штаба 9-й армии генерал Санников считал, что через несколько дней Совет арестует Временное правительство, после чего воцарятся анархия и массовая бойня, а потом победят силы реакции.
Новости с фронта не внушали оптимизма. Вернувшийся из 4-й армии, развернутой под Двинском, майор Нельсон рассказал, как однажды в два часа ночи в штаб армии явились двое солдат-депутатов, которые заявили, что делают все, что могут, но они больше не в состоянии контролировать солдат. После этого Нельсон и адъютант начальника штаба сожгли документы. Французский офицер описывал положение на Юго-Западном фронте как «катастрофическое».
Как все это жаль! Ведь в груди этого народа действительно бьется великое сердце, а солдаты в своем большинстве – всего лишь дети. Как-то одна дама видела, как в углу церкви рыдала группа солдат. Когда она спросила их о причине, те ответили, что плачут, потому что больше не могут молиться за императора. «Но, – спросила женщина, – ведь вы же сами его убрали!» – «Нет! – последовал ответ, – мы просто немного побунтовали, но мы не хотели его совсем убирать!»
Полковник Энгельгардт предложил, чтобы Временное правительство пригласило в свой состав четверых видных представителей Совета и предложило им пост министра труда и три поста министров без портфеля. В любом случае это разумное предложение, и я сообщил об этом послу.
Воскресенье, 25 марта 1917 г.
Посол все еще не совсем здоров, однако в 18.00 он поднялся, чтобы сообщить о признании Временного правительства союзниками.
Каждый из послов привез с собой консула, морского и военного атташе, и все мы собрались там, где заседал Императорский совет, что было похоже на знак рока.
Гренфель блистал эполетами. Я пришел в своем обычном наряде, в крагах. Царила общая депрессия, и французский морской атташе Гало, обычно жизнерадостный малый, вместо приветствия заметил, что скоро начнется всеобщее избиение иностранцев и что мы проиграем войну.
Мы собрались наверху, где нас встретил и приветствовал Милюков, затем проследовали в длинную залу. Министр Милюков привел остальных представителей своего министерства, которые стояли свободной группой. В это время сэр Бьюкенен как дуайен обратился к присутствующим с приветственной речью, призывавшей восстановить дисциплину в армии и со всей энергией продолжить войну. Затем он зачитал послание господина Ллойд Джорджа, которое Милюков перевел на русский язык.
Посол Италии Карлотти присоединился к «честным словам сэра Джорджа», а затем утомил всех чтением отчета о нескончаемых дебатах в итальянском парламенте по поводу России. Затем наступила очередь говорить господину Палеологу. Он сказал, что верит в патриотизм министерства, в его верность союзу. Он также отметил, что русские были патриотами даже тогда, «когда все события были против этого».
Пока дипломаты выступали, сотрудники министерства стояли глядя в пол, кивая головой после окончания каждого выступления. Я не мог думать об этих людях как о сотрудниках министерства победившей страны. Мне не хотелось смотреть на их лица, которые все как одно были устремлены в землю. Такая поза казалась слишком агрессивной и фальшивой, и тогда я тоже стал смотреть в пол и разглядывать их обувь. Какая необычная коллекция обуви! Никогда не видел такой прежде!
В ответной речи министр Милюков сделал заявление, что Россия будет сражаться до последней капли крови. Я не сомневался, что сам Милюков так бы и поступил, но что сказать об остальной России?
Когда все закончилось, группы людей распались и перемешались, я набросился на генерала Маниковского, который выполнял у Милюкова обязанности военного министра. Я сказал ему, что все это было лишь дипломатическими заявлениями, но что он, генерал, может рассказать о Двинске, где, по словам Нельсона, солдаты бросились бежать вон из окопов и офицеры не в состоянии были с ними справиться. То же самое я сказал и министру Керенскому.
Тот ответил, что восстановление дисциплины в армии и в особенности во флоте вызывает сильную озабоченность правительства. Он заговорил об обращениях, напечатанных 22 марта. Но что толку в обращениях? Мне кажется, что мы идем прямой дорогой к анархии и сепаратному миру.
