После того как мы благополучно пересекли русскую границу, многие русские пассажиры, которые до этого вели себя заметно подавленно, не стали скрывать своих чувств. Один из них даже воскликнул, что ему жаль, что у него не было при себе бомбы, которую он обязательно сбросил бы на мост в Диршау! Из того, что не вся охрана на мосту была одета в форму защитного цвета, он сделал оптимистичный вывод, что «эти немецкие свиньи» все-таки не настолько готовы к войне, что, как они заявляют, у последнего солдата уже пришита последняя пуговица на мундире.
В полночь в Ковно мы узнали, что в России объявили общую мобилизацию.
Я вернулся в Петроград утром в пятницу 31 июля. В шесть часов вечера следующего дня, в субботу 1 августа, Германия объявила России войну.
Мобилизация проходила довольно гладко, и количество призванных мужчин, при сравнении с частичной мобилизацией в 1904 г., стало вызывать общее изумление.
Общественный настрой, как казалось, был прекрасным. Все винные магазины закрыли, пьяных не было вообще – яркий контраст по сравнению со сценами 1904 г. Здесь и там шли резервисты, которых провожали жены и матери с детьми, пытавшиеся оттянуть час разлуки. Иногда я наблюдал душераздирающие сцены, но в основном женщины плакали молча, истерик не было. Мужчины обычно были сдержанны и молчаливы, только партии новобранцев приветствовали друг друга при встрече.
Война встретила необычно горячую поддержку представителей среднего класса, и даже забастовщики, которых, как считали в России, нанимали за немецкие деньги, сразу же после объявления мобилизации вернулись к работе. В варшавских газетах поляков призывали выступить на защиту славянства. Около четверти миллиона людей с непокрытой головой собрались на Дворцовой площади перед святыми иконами в момент, когда император давал клятву, повторяя слова Александра I, что он не заключит мира до тех пор, пока хоть один враг останется на Русской земле. Толпа патриотично настроенных людей всю ночь выкрикивала приветственные лозунги перед зданиями британского и французского посольств и перед сербским представительством. Люди считали само собой разумеющимся, что англичане должны были к ним «присоединиться», и слышавшиеся на улицах и в трамваях 2 и 3 августа замечания по поводу раздумий нашего правительства были весьма неприятны на слух. Мало кто сомневался, что, если бы Великобритания объявила о своем нейтралитете, толпа просто взяла бы посольство штурмом, как это произошло с посольством Германии. Некоторым из нас, тем, кто остался в России, довелось через три с половиной года увидеть день, когда наше посольство оказалось в еще большей опасности со стороны непредсказуемой толпы. Тогда, озабоченные русской смутой, мы решили дождаться дальнейшего решения событий.
Но в те прекрасные августовские дни 1914 г. наша популярность взлетела до небес, когда пришла новость, что британское правительство решило принять вызов и присоединиться к всеобщей великой авантюре. В то утро, когда была получена телеграмма об этом, посол вызвал к себе меня вместе с военно-морским атташе Гренфеллем. Мы все вместе отправились на службу во французскую церковь, где уже находились представители всех союзников и где кюре обратился к Богу с мольбой позаботиться о душах тех, кто уже сейчас отдает свои жизни за свою страну, и защитить цивилизацию от Германии, «которая привыкла унижать тех, кого завоевывала».
Следующие несколько дней пронеслись стремительно. Я оставлял свой офис на капитана Джеймса Блэра из полка горцев Гордона и готовился покинуть Петроград на поезде великого князя Николая Николаевича, назначенного главнокомандующим.
Блэру предстояло стать моим помощником в России на все время войны. Он показал себя отличным другом и верным помощником. Было большой удачей найти такого знающего, энергичного и острого на язык офицера, которого можно было оставить в России в момент начала войны.
Вскоре пришла информация, что из Англии в русскую армию в качестве атташе направляют сэра Джона Ханбери-Вильямса. Поскольку этот человек был гораздо старше меня в чине, мне, естественно, пришлось уступить ему свой пост при Генеральном штабе. Однако посол принял решение, что, не дожидаясь его прибытия, я должен покинуть Петроград в качестве британского представителя при поезде великого князя вместе с военными атташе Франции и Сербии, генералом маркизом де Ля-Гишем и полковником Леонкевичем, замену которых их правительства не сочли необходимой.
Несмотря на то что я находился в России дольше, Ля-Гиш как представитель союзника страны до войны имел там более прочные позиции. Он прекрасно знал немецкую и австро-венгерскую армии, поскольку перед прибытием в Петроград ему довелось служить военным атташе в обоих государствах. Он был прекрасным коллегой и настоящим джентльменом, и мы всегда старались помогать друг другу в совместной работе.
Прогноз российского Генерального штаба относительно планов противника оказался довольно точен. Предполагалось, что, имея на Восточном фронте всего пять корпусов первой линии и несколько дивизий резерва, немцы будут вынуждены ограничиться здесь обороной до тех пор, пока не будет решен вопрос на Западном театре и оттуда не прибудут дополнительные войска. Согласно расчетам генштабистов, австрийцы на фронте против России будут иметь примерно десять корпусов первой линии, сведенных в три армии, и их сосредоточение завершится примерно 21 августа по рубежу Тарнополь – Лемберг – Ярослав. Отсюда они, скорее всего, будут наступать в северо-восточном направлении.
Приграничные рейды первых дней не имели особого значения. Русская кавалерия вторглась на небольшую глубину в Восточную Пруссию западнее Эйдкунена и севернее Бялы. Кавалеристы перерезали железнодорожный путь между Сольдау и Нейденбургом. Немецкая пехота в это время оккупировала Влоцлавск, Калиш и Бендин в Юго-Западной Польше.
Нам сообщили, что мы должны прибыть к поезду великого князя в Петергоф до полуночи 13-го числа, поэтому в 9.10 мне пришлось выехать из Петрограда.
Я взял с собой своего гражданского слугу Максима, который находился при мне больше трех лет, а до этого состоял при двух моих предшественниках на посту военного атташе. На вокзале ко мне присоединился выделенный Генеральным штабом ординарец по имени Иван Грибков, в гражданской жизни дамский угодник, который оставался со мной до самого отъезда из России, показав себя за это время отличным помощником и другом.
Со мной в поезде ехали Ля-Гиш и Леонкевич. Там же в поезде мы встретили начальника немецкого отдела Генерального штаба полковника Скалона и начальника австрийского отдела полковника Самойло. До войны они были близкими друзьями. Скалон, немец по происхождению, родом из Прибалтики. Он был немногословным человеком. В 1917 г. он предпочел застрелиться, чтобы не участвовать в большевистском предательстве в Брест-Литовске. Самойло был небольшого роста русским, с громким голосом и отличным чувством юмора. До войны, по мнению коллег, Самойло придерживался самых реакционных во всем Генеральном штабе политических убеждений.
В Петергофе собирались офицеры штаба великого князя Николая. Мы увидели здесь начальника Генерального штаба генерала Янушкевича Н.Н., а также генерал-квартирмейстера генерала Данилова Ю.Н.
