Вина Алексеева заключалась в том, что он пытался все сделать сам, при этом не обладая достаточной уверенностью в себе, позволяющей быстро принимать решения. Один из офицеров, которому довелось служить под началом Алексеева, назвал его «вторым Куропаткиным, который ничего не может решить». Другой офицер, один из командующих армиями, рассказал мне, что после начала войны в штабе Юго-Западного фронта возник спор, кому передать соответствующую официальную телеграмму из Петрограда – командующему Иванову или начальнику штаба Алексееву. Спор в конце концов разрешили просто, отправив две копии телеграммы обоим адресатам. Один конверт вскрыл Иванов, другой – Алексеев. Но это только еще больше все запутало, так как каждый карандашом написал на тексте свою резолюцию настолько тонко, что в штабе так и не сумели ее прочитать.
Работая в Генеральном штабе, Алексеев продемонстрировал неумение перепоручать кому-то работу. Он все еще лично наносил на карту обстановку. Говорили, что если дела шли плохо, он уединялся в своей спальне, где усердно молился, а его подчиненные в это время ожидали принятия решений.
По некоторым данным, великого князя Николая прочили взять Алексеева к себе начальником штаба, но он отказался покинуть Янушкевича, отчего принятому решению не было альтернативы.
Большинство офицеров армии сожалели об уходе великого князя со своего поста, поскольку считали его честным человеком, не имевшим отношения к дворцовым интригам. Но они были готовы заплатить отставкой великого князя за долгожданную возможность избавиться от Янушкевича и Данилова, так как многие, в том числе и Безобразов, полагали, что «великий князь полностью находится в руках этих людей». В то же время почти всеми овладевало недоброе предчувствие в связи с принятием императором обязанностей Верховного главнокомандующего.
Радко-Дмитриев полагал перестановки не таким уж и безумным делом, как это казалось всем. Я провел вечер 9 сентября с ним и его штабом, разместившимся в усадьбе прибалтийского барона к северу от Фридрихштадта. На следующее утро во время нашей совместной прогулки вокруг поместья он говорил со мной больше часа. Его аргументами было то, что великий князь не осуществлял командование лично, а те, кому он это поручал, показали себя людьми, которым нельзя было доверять принятие решений. В частности, он привел приказ, запрещавший ему, Радко-Дмитриеву, пересекать венгерскую границу вместе со своей 3-й армией в марте 1915 г. Тогда в его распоряжении было шесть кавалерийских дивизий. Кроме того, ему передали дополнительно еще три армейских корпуса. С такой силой он просил разрешения «бросить все силы на Будапешт, и тогда венгры будут вынуждены пойти на сепаратный мир». Но этот аргумент показался командованию неубедительным.
Вечером накануне, за ужином со старшими офицерами штаба 12-й армии, звучало лишь одно определение произошедшей перемены: «Плохо!» Все чувствовали, что новые назначения повлекут за собой шлейф интриг, что предпочтение будет отдаваться фаворитам дворца и лишь немногие люди сильной воли в русской армии, которых там были практически единицы, смогут противостоять тому хитросплетению интриг, которые начнутся в штабах с единственной целью обратить на себя внимание императора.
Единственным солдатским комментарием, который мне довелось услышать по этому поводу, было: «Теперь будет воевать сам царь, потом и царица, а потом и все русские женщины тоже».
В Петрограде, где царица была очень непопулярна, решение императора приписывали ее влиянию. А на нее, в свою очередь, повлиял мошенник Распутин. Разговоры, которые велись даже в официальных кругах и даже в присутствии иностранцев, говорили о том, насколько далеко зашло недоверие правительству и самодержавию. Мне пришлось присутствовать в гостиной одного очень высокопоставленного военного чиновника, когда одна из дам заявила, что несмотря на то, что ходят общие разговоры о том, что будто бы царице ночью во сне явился архангел Гавриил, который объявил, что русская армия будет продолжать терпеть поражения, пока ее не возглавит сам император, лично сама дама думает, что царице явился не архангел, а Распутин. В любом случае было очевидно, что назначение, которое удалило главу правительства на расстояние суток езды поездом от своего кабинета во время общей опасности, не могло иметь под собой серьезных оснований. Оно было связано в первую очередь с великим князем Николаем, который как-то, когда Распутин имел наглость просить его телеграммой разрешения приехать на фронт и благословить войска, ответил парой русских выражений, которые можно перевести примерно так: «Да, пожалуйста, приезжай. И я прикажу тебя повесить!» Отставка министра внутренних дел Юнковского и председателя военного совета при императоре князя Орлова были связаны с протекцией, которую они начали давать Распутину, и с неприличным появлением людей подобного типа при дворе.
По предложению премьер-министра Горемыкина патриотическая часть Думы была распущена, поскольку тот боялся дебатов в ней.
Сохранение этим человеком своего поста, в то время как вся Россия единодушно требовала его отставки, объясняли высоким авторитетом и влиянием, которое он имел на императрицу. В Петрограде постоянно заявляли, возможно без всяких на то оснований, что Горемыкин сумел подольститься к царице, объявив, что при необходимости «для спасения династии» готов начать бороться за заключение сепаратного мира.
Не один офицер заверял меня в сентябре 1915 г., что, если противник приблизится к Петрограду, произойдет революция. Они говорили, что такое наступление в этот момент станет разрушительным для страны, и в этом случае правительство будет предоставлено само себе. Ведь даже если гвардия сохранит ему верность, офицеры на фронте и пальцем не пошевелят в его защиту.
19 сентября я писал в донесении: «Если где-то и было правительство, которое полностью заслуживает революции, то это то, что имеет сейчас Россия. Если оно сумеет избежать этого, то лишь потому, что Дума настроена слишком патриотично, чтобы вести агитацию во время кризиса».
Политические вожди действительно полагали, что делают все, что могут. В посланиях Союза земств армии и правительству подчеркивалось, что армия должна сражаться до конца. Императора призывали отправить правительство в отставку и вновь созвать Думу.
Недоверие к власти проникало во все слои общества. В одной из деревень в районе Луги, куда приходили дешевые газеты, расписывающие мистические победы русских войск, а бедное население устраивало церковные процессии и просило священников устроить благодарственную службу в эту честь, только через несколько дней доходила объективная информация из более правдивой прессы о том, что на самом деле победные реляции были ложью. В той деревне погибли 24 и пропало без вести 26 жителей, призванных в армию. Все ее население, старики, женщины и дети, теперь были уверены в том, что Россию продали врагам ее министры. Тем не менее никто пока не призывал к миру.
Имело место множество случаев коррупции. Чиновники департамента военной юстиции усердно готовили обвинения против многих высокопоставленных лиц, но никто так и не понес заслуженного наказания с последующим публичным заявлением об этом. Таких людей в России и в самом деле никогда не наказывали по заслугам. Русский со свойственным ему глубоким чувством сострадания и живым воображением всегда привык ставить себя на место виноватого, и если, например, у того были сложности в семейной жизни или много детей, он рассуждает: «Бедняга, он был в таком трудном положении», после чего проникается чувством искренней симпатии и сострадания к преступнику за те душевные страдания, которые, должно быть, тот испытал перед тем, как совершить преступление, и после него.
