– Да, не та, что на тебе. Еще штаны и рубашка.
– Только это, – ответил он, покачав головой. Даже обо мне никогда так плохо не заботились. Я решил, что он что-то путает.
– А что ты надеваешь, когда эту одежду стирают? – спросил я и налил в ванну горячую воду.
– Стирают?
Я сдался. Мне расхотелось задавать ему вопросы.
– Олух, я принес воды и нагрел ее для ванны, – сказал я и взял с полки все необходимое для шитья – в комнате Чейда имелось даже это.
Я решил зашить самые большие дыры и прорехи.
– Ванна? Это как мыться в реке?
– Вроде того. Только горячей водой. С мылом.
Олух задумался на пару минут и сказал:
– Я так не делаю.
И вернулся к изучению пирожного.
– Может быть, хочешь попробовать? Быть чистым очень приятно. – Я поболтал рукой в воде, приглашая его.
Он некоторое время сидел молча, глядя на меня. Потом отодвинул стул и подошел к ванне, заглянул внутрь. Я снова поболтал в ней рукой. Олух медленно встал на колени и, крепко ухватившись одной рукой за край, сунул другую в воду. Удивленно фыркнув, он вдруг сказал:
– Теплая.
– В ней очень приятно сидеть. Ты согреешься и будешь потом приятно пахнуть.
Он издал неопределенный звук и засунул руку поглубже в воду. Потрепанный рукав рубашки тут же намок.
Я встал и отошел, оставив его наедине с водой. Ему потребовалось довольно много времени, чтобы ее изучить. Когда оба рукава окончательно промокли, я предложил ему снять рубашку. Вода довольно сильно остыла, когда Олух, наконец, решился раздеться и забрался в ванну. Нижнего белья у него не оказалось. Когда я собрался добавить горячей воды, он отнесся к моему намерению с подозрением, но, немного подумав, все-таки согласился и принялся играть с мочалкой и мылом. Постепенно теплая вода его согрела, и он расслабился. Уговорить его не только вымыть лицо, но и намылить волосы, а затем прополоскать, было совсем непросто.
Мы немного поговорили, и мне удалось узнать, что Олух вообще не мылся со времени Весеннего праздника. С тех пор как умерла его мать, никто не говорил ему, что нужно время от времени приводить себя в порядок. Я понял, что умерла она не так давно. Тогда я спросил его, как он оказался в замке, но он не смог сказать ничего определенного. Я решил, что он просто сам сюда забрел, и, поскольку на Весенний праздник, а потом и на помолвку принца собралось много народу, все думали, что он чей-то слуга. Нужно спросить у Чейда, как так получилось, что Олух стал его личным слугой.
Пока Олух экспериментировал с мылом и теплой водой, я попытался зашить – насколько было возможно – его одежду. Там, где она расползлась по швам, это оказалось совсем нетрудно, даже несмотря на грязь, покрывавшую ткань толстой коркой. На коленях и локтях она протерлась до дыр, но мне не удалось найти ничего подходящего для заплаток и пришлось оставить все как есть.
Когда кожа на пальцах Олуха сморщилась, я нашел ему полотенце, чтобы он вытерся, и велел встать у огня. Затем я бросил его одежду в мутную воду, кое-как постирал, отжал и развесил на спинках стульев. Чистой она не стала, но заметно посвежела.
Уговорить Олуха сесть и позволить мне вычесать колтуны из его волос оказалось так же трудно, как соблазнить ванной. Он с подозрением отнесся к расческе, даже после того, как я дал ему зеркало и позволил смотреть, что я делаю. Должен признаться, я не сталкивался со столь трудной задачей с тех пор, как ко мне попал Нед и мне пришлось убеждать его, что вши не являются непременным элементом прически.
Относительно чистый, сухой и причесанный Олух сонно сидел перед камином, завернувшись в одно из одеял Чейда. Думаю, теплая ванна отняла у него много сил.
Я поднял один из его башмаков и повертел в руке. Благодаря урокам Баррича, как справиться с этой бедой, я знал.
– Я могу сделать тебе новые башмаки, только мне нужно сходить в город и купить кожи, – сказал я.
Олух сонно кивнул, его уже больше не удивляла щедрость свалившихся на него даров. Я придвинул его одежду к огню, чтобы она побыстрее просохла, и проговорил:
– Не знаю, что делать с твоей одеждой. Шить я не очень-то умею. Только чинить. Но мы что-нибудь придумаем.
Он снова кивнул, а я, немного подумав, подошел к старому шкафу Чейда, стоявшему в углу. Внутри я обнаружил несколько его рабочих шерстяных туник, которые, как мне показалось, он не надевал уже несколько лет. Одна была опалена огнем, а на остальных виднелись пятна самого разного происхождения, но все равно они выглядели значительно лучше, чем лохмотья Олуха.
Я достал одну, прикинул длину и безжалостно отрезал лишнее.
– Будешь это носить, пока мы не закажем для тебя новую одежду.
Олух едва заметно кивнул, в полудреме всматриваясь в огонь. Когда он расслабился, музыка его Скилла зазвучала мощнее. Я начал выстраивать стены, чтобы от нее защититься, но уже в следующее мгновение отбросил их и открылся ей навстречу.
Прихватив с собой нитки, иголку и тунику я уселся на другой стул и посмотрел на Олуха. Он почти заснул. Я вдел нитку в иголку и начал подшивать тунику.
– Значит, они называют меня «песьей вонючкой», верно? – мягко спросил я.
– Угу.
Музыка слегка изменилась, зазвучала резче. Я услышал звон кузнечного молота по наковальне. Стук двери. Где-то заблеяла овца, ей ответила другая. Я впустил мелодию Олуха в свое сознание и позволил ей подхватить и мои мысли, а сам наблюдал за тем, как бездумно ныряет иголка в ткань и тут же появляется на поверхности снова.
– Олух, ты помнишь, когда ты с ними встретился в первый раз? С теми, кто называет меня «песья вонючка»?
Пожалуйста, покажи мне, – добавил я.
Я отправил свою просьбу на крыльях Скилла, приправив ее тихими словами и ритмичными движениями иголки. Я слышал легкое шуршание нитки, проникающей в ткань, и потрескивание огня в камине и присоединил эти звуки к вопросу.
Олух некоторое время молчал, только музыка Скилла продолжала витать в воздухе между нами. Затем я услышал, как в мелодию проникло шуршание моей иглы и голос огня.
Он сказал: «Поставь ведро и пойдем со мной».
– Кто сказал? – спросил я чересчур резко. Музыка Олуха смолкла, и он ответил мне:
– Я не должен о нем никому рассказывать. Иначе он меня убьет. Убьет до смерти, большим ножом. Распорет живот, и мои кишки вывалятся прямо в грязь. – Я видел, как он мысленно представил себя на улице Баккипа с распоротым животом и валяющимися у его ног внутренностями. – Он зарежет меня, как свинью.
– Я этого не допущу, – пообещал я.
Олух упрямо потряс головой и начал задыхаться.
– Он сказал: «Никто меня не остановит. Я тебя прикончу». Если я расскажу о нем, он меня убьет. Если не буду следить за золотым человеком, стариком и тобой, он меня убьет. Если я не буду подглядывать в двери и слушать, а потом говорить ему, он меня убьет. И все мои кишки будут валяться в грязи.
