– Гражданин Меглин Родион Викторович. Семьдесят второго года рождения. Вы задержаны по подозрению в убийстве Андрея Стеклова. Что вы можете сказать по существу предъявленных обвинений?
Меглин поднимает глаза, долго на него смотрит. Переводит взгляд на стену со стеклом, снова смотрит на Женю.
– Ничего.
Женя кивает с одобрительной ухмылкой, настоящий смысл которой понятен только ему и Меглину. Худой наблюдает за допросом через стекло. Меглин в допросной остался один. Стук в дверь. Заходит Женя.
– В принципе, может хоть до конца жизни молчать. Улик против него вагон, любому суду хватит.
– Если он до суда доживет.
– За здоровье его переживаете? Думаю, он нас переживет. Серьезно, на него только что гиря в шестнадцать тонн не падала, а так и стреляли его, и резали, однако ж вот, полюбуйтесь… Как у кошки, девять жизней.
– И восемь он уже разменял. Слишком многим он мешает.
– Включая вас.
– Включая тебя.
– Ну так давайте выпустим. А что? Раз здесь ему опасно, для нас ведь это приоритет?
Худой поворачивается к Жене и шипит:
– Ну, я же не сказал – выпускать.
Они смотрят на Меглина. Он, чуть покачиваясь, сидит, сгорбившись, на стуле и продолжает диалог с кем-то одному ему видимым.
На месте пожара, под дождем, работает оперативная группа. Специалисты в дождевиках. Начальник местной полиции Широков, средних лет, грузный, мрачно смотрит, как медики уносят тело в черном мешке в труповозку. Его заместитель, молодой и шустрый капитан Каховский, поеживается рядом:
– Отправь на ДНК.
– Подснежник же… Вы же сами говорили, процедура дорогая, чего на бомжей тратить деньги бюджетные?..
– Я сказал – отправь! Тебе трудно? Или я тебя уговаривать должен? Ну пожалуйста, капитан! Выполни свою обязанность!
– Ну ладно, я… Слушаюсь, товарищ майор…
Каховский уходит, потерявшись взглядом, обиженный. Широков трет лицо, он в очевидной растерянности. Есеня одна в пустом доме. Сидит на краешке дивана, обхватив себя руками. Не зажигает свет. Она не спала сутки, глаза запали, вокруг – черные пятна. Она проваливается в сон, из которого ее выдергивает телефонный звонок. Она торопливо хватает телефон.
– Да?..
– Не спишь?
– Нет…
– Открой вина, замотался сегодня…
– Женя, я…
Женя бросил трубку. Со двора – шум открывающихся ворот. Заезжает машина. Есеня встает, выглядывает во двор. Приехал Женя. Гаснут фары машины. Он проходит в дом. И неожиданно привлекает к себе Есеню и касается губами щеки. По-будничному. Отстраняется. Сбрасывает пиджак. Проходит на кухню. Он ведет себя как обычный муж, который вернулся с работы. Садится к столу. Крутит затекшей шеей.
– Плесни, пожалуйста…
Есеня штопором открывает вино. Нервничает. Женя сидит в кресле в метре от нее, спиной к ней. Она крепко сжимает штопор между пальцев, как оружие. Смотрит на его шею. Один удар – и все закончится.
– Ты не знаешь, где Вера. Не знаешь, что с ней. На самом деле никто не знает. Так что если вдруг со мной что случится… Страшно представить, что с ней будет. Прикинь. Маленькое создание. Буквально ничего сама не может. Одна. И никто не придет. Она даже не поймет. От чего умирает. Ей просто дико физически больно. Чистое страдание. Самому страшно.
Он не поворачивается, но, немного напрягшись, ждет. Есеня молчит. Булькает жидкость. Есеня ставит перед ним бокал.
– Молодец, Верка. Маленькая, а спасает папку.
Он берет стакан, поднятыми бровями спрашивает – а ты? – она отказывается, покачав головой.
– А я настаиваю…
Есеня наливает и себе. Женя чокается с ней, отпивает, она не может.
– Я хочу ее увидеть…
Женя пригубливает вино, игнорируя ее вопрос.
– Женя, пожалуйста…
Женя осматривает комнату.
– Не сейчас, Есень. Ты помнишь?
– Что?
– Как мы дом этот выбирали?
– Его ты выбирал.
– Вот именно. Я. В этом главная проблема. Ты все время мне делала одолжение. Ходила с таким лицом, как…
– Я хочу увидеть дочь, Женя!.. Я хочу убедиться, что она в порядке!..
– Только передо мной не надо мать включать, ладно?! Я видел, как Вера тебе нужна! Ты ее на руки не каждый день брала, ты по телефону не каждый раз про нее спрашивала! Она няню мамой считала, не тебя! К ней тянулась! Она не твоя дочь, моя, понимаешь это? Это я! – хотел что-то выстроить из нас. Я! Дом хотел! Семью хотел! Тебе всегда было плевать!
– Хорошо… Ты прав… Я плохая мать, плохая жена… Я просто хочу знать, что с Верой все в порядке… Прошу тебя…
Женя включает запись на телефоне, на экране детали квартиры не видны. Вера лежит в колыбели. Женя машет рукой в кадр. Потом поднимает руку дочки.
– Ну… Давай… Ручкой маме помаши… Вот, молодец…
Есеня смотрит запись со слезами на глазах. Досмотрев, включает реплэй.
– Ну… Давай… Ручкой маме…
Есеня раздраженно выключает звук, оставив только картинку. Женя отмечает это, его это ранит. Есеня смотрит снова, по кругу. Плачет. Женя забирает у нее телефон.
– Хватит, хорошего помаленьку. Если ее действительно любишь, если хочешь, чтоб у нее была семья, живи, как раньше. Не дергайся. Поняла?
Есеня смотрит в пол. Женя хватает ее за лицо, поднимает, чтобы смотреть в глаза.
– Скажи, что поняла!
– Я поняла, Женя…
– Если что-то сделаешь… Хотя бы попытаешься… Мне придется что-то сделать ей.
– Не надо…
– Я не хочу. Не заставляй меня. Ладно?
– Я… все сделаю, как ты хочешь.
Женя приближает лицо к ее лицу.
– Я дам тебе второй шанс, Есень. Но ты должна его заслужить.
Он требовательно и ожидающе смотрит на нее. Она кивает. Он берет ее за шею, разворачивает к себе спиной, резким движением ноги раздвигает ее ноги. Есене, чтобы не упасть, приходится опереться на столешницу. Женя торопливо сдирает одежду. С нее. И с себя.
– Ни слова. Никому. Все нормально. Жизнь продолжается. Тебе ясно?
Схватив за шею, нагибает Есеню к столешнице, так, что она почти лежит. Делает грубо, больно, она вскрикивает. Она лежит лицом на столешнице, повернув голову. Все, что она видит, – бутылка вина перед ней. Есеня, опустошенная, раздавленная, в подранной одежде, сидит на полу. Женя одевается. Собравшись, приседает перед ней.
– Выше нос, дорогая. Я тебе каждый вечер буду фотку присылать. С Верой все в порядке будет. Она же с папой.
