– Ну чего, я… тебе помог. И ты не поскупись.
Она протягивает ему недопитую бутылку. Он берет ее, уходит по коридору.
– Слушай, мужчина, конечно, интересный, но немного чересчур, не находишь?
Меглин допивает вино. Есеня сидит на кровати, читая материалы дела:
– …в результате проверочных действий личность погибшего не установлена. Признаков, указывающих на криминальный характер наступления смерти, не обнаружено. Подписано Широковым. Одиннадцатое апреля. Я просмотрела базу запросов. Ничего никуда. Он даже район не запросил о пропавших. Ощущение, он хотел все по-быстрому закрыть и забыть. И это день после того, как итальянец пропал.
– Может, совпадение…
– А может, нет. Мотив неясен пока, но Широков причастен, это факт. Ты учил доверять интуиции, а я с первой встречи почуяла – он скованно держится, будто есть что скрывать.
Телефонный звонок. Есеня смотрит на дисплей – Женя. Она боится взять. И боится не взять. Не берет. Меглин садится рядом с ней, прямо на материалы дела. Смотрит перед собой; говорит, словно выталкивая из себя слова – кажется, Есеня впервые в жизни видит его сбитым с толку.
– Как… получилось так?..
Ему не надо объяснять дополнительно – она понимает, о чем речь.
– Когда ты… ушел. Мне было очень плохо. А Женя был рядом. Он всегда меня поддерживал, хотя со мной тогда было нелегко, я бы сама с собой не выдержала. Со мной и сейчас-то не сахар, а тогда… Я не знаю, что бы я с собой сделала, если бы не он. Он меня спас, считай. Вытащил. В общем, я, когда поняла, что залетела… собиралась сделать тест. Чтобы понять, от кого. От него. Или твой. Потом подумала – зачем? Что это меняет? Если он не от Жени, это всегда будет между нами стоять, понимаешь? Я не знаю, чья Вера. Моя. Мне этого достаточно. А сейчас она у него. И он сделал ей больно. А я ничего сделать не могу.
Она приказывает себе не плакать – и отводит взгляд в сторону, замещая слезы злостью.
– Надо его убить тогда.
– Это невозможно.
– Прям. Невозможно.
– Он сказал, если я попробую… хоть что-то сделать… Он снова сделает ей больно.
Меглин долго молчит.
– Ну а что… лучше будет, если он ее вырастит?
Есеня смотрит на него в ужасе.
– Ты не смеешь так говорить… Не смеешь!.. Она моя дочь…
– Есть и другой вариант.
– Какой?
– Меня убить. Всем легче станет.
– Пробовала. Осечка…
Сигнал СМС. Есеня берет телефон. Женя прислал фотку. Селфи. Машет ручкой дочки в кадр. Есеня прикрывает рот рукой. Меглин смотрит на телефон.
– Никогда не думал, что скажу.
– Что?
– Телефон достань мне.
– Телефон? Тебе?
– Учитывая важность дела. И необходимость скорейшего его раскрытия. Прошу выдать подследственному Меглину мобильный телефон, коробку эту долбаную с червями. Для оперативной связи по вопросам следствия. Думаю, пойдут навстречу.
Есеня смотрит пустым взглядом куда-то в сторону. Слеза, как бы помимо ее воли, прочерчивает дорожку по щеке. Самарин протягивает ей салфетку, она берет, поблагодарив кивком.
– Где она сейчас?
Есеня не отвечает, отрицательно водит головой.
– Есеня, сейчас нужно думать только о ней, как ей помочь…
– А я не думаю, по-твоему?..
– Не знаю.
– Пошел ты!
Самарин придвигает к себе дело.
– Итак, у тебя в руках улики против Широкова. Ты на его территории. Он потенциальный преступник. Что бы сделал на твоем месте любой следак, даже практикант? Вызвал бы подкрепление. Подготовился к возможному аресту. Ты идешь одна. Почему?
Есеня долго молчит. Пожимает плечами.
– А ты как думаешь? Ты же психолог.
– Ты зашла в тупик. Ты понимала. Муж пытается спасти. Тебя и вашу дочь. Меглин – расчетливый психопат-убийца. Ты понимала это, но не хотела признать. И ты решила убить себя. Чужими руками. Это была попытка самоубийства, Есеня.
Меглина уводят. У Есени звонит телефон. Есеня долго не берет трубку. Наконец отвечает:
– Я не смогла. Потому что там были люди. Они все видели. Меня бы посадили, и Вера бы меня лет через десять увидела. Я все сделаю. Но правильно. Только не дави на меня.
Отключает связь. Рука дрожит, ей стоило больших трудов сдержаться.
По небольшой центральной улице городка Есеня идет к Широкову. Он, направляясь к ней, останавливается у торговки в гипертрофированной народной одежде, продающей на улице калачи с лотка. Торговка протягивает ему калач, завернув в салфетку. Широков косится на приближающуюся Есеню.
– Вам взять? Вкусные калачи. На вологодских сливках.
Есеня отказывается, покачав головой.
– Сколько?
Лезет в карман за кошельком.
– Да вы что, Петр Андреевич?.. Угощайтесь!
– Бери деньги.
В голосе сталь, продавщица испуганно взяла купюру, застыв под его взглядом. Он продолжает смотреть, и с каждой секундой продавщица чувствует себя еще более неловко.
– Что?..
– Сдачу!..
Продавщица испуганно отсчитывает деньги. Широков и Есеня идут по улице. Он мрачно, без охоты, жует калач.
– Почему вы не сказали, что гостиница принадлежит вам?
– Жене моей, ладно?
– Да. Конечно, это все меняет.
– Самое паскудное занятие – оправдываться. Так что я не буду. Если позволишь.
– Как хотите.
– Присядем?
Есеня оглядывается. Стемнело, они – на пустом бульваре, под фонарем, рядом никого. Широков садится на лавку. Она – на другом конце. Широков кладет руку на лавку и оборачивается к Есене так, что она видит кобуру с пистолетом у него на боку.
– Рассказывай. Что нарыла.
Есеня быстро для себя решает – попытаться выйти из разговора или пойти на риск. Выбирает второе.
– Встаньте на мое место. Пропал постоялец вашего отеля. Якобы выехал. Тайком, среди ночи. А через пару дней где-то в районе обнаруживается труп обгорелого бомжа. И теперь снова. Только бомж не бомж вовсе, а иностранец. Может, и тогда был не бомж, а?
– Я их оформлял как бомжей. Так проще.
Признание прозвучало буднично. Неожиданно.
– Жена помогала вам?
Широков после паузы – ему, очевидно, тяжело признать это, коротко кивает, не глядя на Есеню.
– Я, кстати, могу с ней поговорить?
– Это сильно вряд ли.
