Возвращаясь к теме инициации, можно сказать, что роль мачехи в женской сказке в том, чтобы дать представление еще об одном кризисе — кризисе середины жизни, который протекает ничуть не проще кризиса юности. В мужских сказках при попытке вернуть молодость старый царь сваривается в котле с молоком, в то время как молодой герой в результате этой же самой процедуры выскакивает из кипящего котла «удалым добрым молодцем». В женских сказках, например, в «Снегурочке», бездетная старушка пытается повернуть время вспять, «родив» снежную дочку, однако это, что называется, «мертворожденное» дитя, не способное к жизни.
Подобные эпизоды в сказках соответствуют прохождению психосоциального кризиса поздней зрелости с отрицательным исходом по Э. Эриксону: на каждую задачу есть свое время, и его не наверстаешь в другой фазе, потому что в ней человека будут ждать свои, другие задачи.
Позитивное прохождение кризиса
Итак, старухи и старики в сказках являются не главными, а второстепенными персонажами, потому что их «вершинное» время ушло. Но это предположение касается только тех персонажей сказки, которые выбрали стратегию протеста, как, например, злая мачеха. Однако есть еще один тип из семиперсонажной схемы В. Я. Проппа, в роли которого может выступать пожилая женщина — это так называемый «даритель». Это персонаж, который оценивает прохождение героем испытаний и награждает его либо наказывает. В сказках это баба яга, госпожа Метелица, фея, добрая старушка, помогающая девушке, и другие персонажи — именно они являются проводниками главных героев в инициациях. Эти герои не являются главными в сказке по той причине, что им не нужен путеводитель в виде сказки, они сами сочиняют сказки, «шифруя» в их образах те самые инициатические коды для молодых. Согласно Э. Эриксону, социальная роль пожилых людей заключается в сохранении и трансцендировании мудрости, и во все времена самые главные тайны племени, государства, людского сообщества охраняются стариками. Возможно, сценарий прохождения третьего кризиса кроется не в сказках, предназначенных для молодых людей с педагогическими целями, а в каких-то иных жанровых формах.
Если говорить о реальных инициациях в традиционном понимании, то третья сказочная инициация (переход в последнюю жизненную стадию) соответствует второму типу инициаций, который М. Элиаде называет «специализированными инициациями» Им подвергаются определенные личности в связи с трансформацией их человеческого состояния. В данном случае происходит творение не человека, а некоего сверхчеловеческого существа, способного общаться с Божествами, Предками или Духами. Подобные инициации были предназначены для избранных, а не для простых смертных типа мачехи в сказке. Эти инициации чаще проходят мужчины, а не женщины, причины этого обусловлены социальным неравенством. М. Харнер отмечает, например, что «в смысле шаманских способностей нет разницы между шаманами-мужчинами и женщинами; однако во многих примитивных обществах женщинам приходится так много заниматься хозяйством и уходом за детьми, что им просто не хватает времени, чтобы стать шаманами. В таких обществах шаманы в основном мужчины. Так, например, в племени Хиваро женщины постоянно заняты приготовлением пищи, лепкой посуды, выращиванием детей и садоводством. Но после того, как их дети вырастают, женщины Хиваро иногда становятся шаманами, достаточно могущественными. В Средние века женщины, особенно пожилые вдовы, часто становились знахарками»
[113].
Функция дарителя
Чтобы показать, как в сказке проявляется могущество и власть женщины, позитивно прошедшей третью инициацию, то есть дарителя, мне под конец хочется проанализировать еще одну сказку — «Спящая красавица» Ш. Перро. Она отличается от большинства женских сказок тем, что в ней нет мачехи, а есть добрые любящие родители, а мы помним, как это опасно. Хорошая мать обязана стать мачехой на время инициации ребенка в пубертате, потому что антагонист является не только вредителем, но и психологическим катализатором инициатического процесса. И все же главная героиня сказки «Спящая красавица» успешно проходит свою первую взрослую инициацию, и помогают ей в этом две старушки. Вот на этих двух второстепенных персонажах и сосредоточим свое внимание.
В этой сказке, как мы помним, героиня впервые появляется не в пубертате, а во время рождения. Старая фея, обиженная на то, что ее не пригласили на праздник, пророчит, что когда новорожденная вырастет, то умрет, уколовшись веретеном. Другая, молодая, фея «смягчает приговор»: ты всего лишь уснешь на сто лет, пока не придет избранник. Тогда можешь растрачивать дары юности.
Затем сразу же следует кульминация: девушке уже 15–16 лет, и пророчество сбывается, она укололась веретеном, и это обозначает, что метафорически речь, безусловно, идет о первом сексуальном опыте, дефлорации (мы помним, что длинные и острые предметы в сказках в психоанализе суть фаллические символы). В этой сказке другие феи (в разных вариантах их от шести до двенадцати, не считая злой старой феи) сделали множество подарков, олицетворяющих богатство и прелесть юности. К сожалению, кроме этого роскошного приданого, в юности таится и «смертельная опасность», о которой не обмолвилась ни одна из добрых фей. Эту тяжкую и неблагодарную обязанность берет на себя пожилая (читай: пожила на свете) мудрая женщина. Терять девственность до замужества для девушки почему-то смертельно опасно. И сказка дает ей сто лет для того, чтобы она «созрела» до принятия на себя этой социальной ответственности.
Исторические корни сказки уходят в родовой строй. Из второй главы мы помним, что девочек, подобно спящей красавице, при наступлении первых месячных изолировали иногда на несколько дней, иногда — месяцев, а иногда — лет. Причем, чем знатнее семья девушки, тем дольше срок изоляции (социального моратория).
Вот как описывает этнограф Маргарет Мид жизнь девушек таупоу в возрасте на выданье: «Этих девушек благородного происхождения тщательно охраняют. Не для них тайные свидания по ночам или же встречи украдкой днем. Если родители низкого социального ранга благодушно безразличны к похождениям своих дочерей, то вождь хранит девственность своей дочери так же, как честь своего племени, свое право председательствовать на вечерних церемониальных распитиях кавы
[114], как любую из своих прерогатив, данных ему его высоким положением. Он поручает какой-нибудь старой женщине из своего семейства быть ее постоянной компаньонкой, дуэньей. Таупоу не должна ходить в гости, ее нельзя оставлять одну по ночам. Рядом с ней всегда спит какая-нибудь женщина постарше. Ей категорически запрещено ходить в другую деревню без сопровождения. В ее собственной деревне односельчане ревниво хранят ее неприкосновенность, когда она предается будничным делам — работает на огороде, купается в океане. Риск стать жертвой какого-нибудь моетотоло (насилие над спящей) для нее мал, так как рискнувший покуситься на ее честь в прежние времена был бы просто убит, а сейчас ему пришлось бы бежать из деревни»
[115].
