Он замолчал, его руки, все еще сжимавшие остальные бумаги, дрожали. Он считал случившееся своим собственным поражением. Его позор. Его достоинство. Честь его семьи. Ему ни разу не пришло в голову задуматься о моих чувствах. Он отошел к окну, повернулся ко мне спиной и принялся читать бумаги, подставив их к свету. Через пару мгновений я услышал, как он сдавленно выдохнул, словно получив удар в живот, потом медленно втянул в себя воздух и повернулся ко мне, продолжая держать перед собой бумаги.
— Какая грязь! — с чувством произнес он. — Из всех проступков, которые можно ожидать от собственного сына, — такое!
— Я не понимаю, о чем ты говоришь, — глупо повторил я.
Я никак не мог взять в толк, почему доктор не поговорил со мной перед отъездом. На мгновение я даже позволил вспыхнуть дикой надежде, что это ошибка, что приказ об отчислении был написан, когда я еще тяжело болел. Но взгляд на число, стоящее на бумаге, развеял это заблуждение. Добрый доктор подписал ее через несколько дней после моего отъезда из Академии.
— Я не понимаю, — пробормотал я, обращаясь скорее к самому себе, чем к отцу.
— Не понимаешь? Здесь все написано черным по белому. Читай сам.
Он отошел от окна, с сердитым видом пересек комнату и швырнул в меня бумаги. Впрочем, жест оказался бессмысленным, потому что ни одна из них до меня не долетела. Они рассыпались вокруг него по полу. Когда он громко захлопнул за собой дверь, порыв ветра еще больше разбросал их. Я наклонился за ними и невольно застонал. Живот мешал мне, а пояс брюк казался слишком тесным. С хмурым видом я начал собирать документы о своей отставке и записи, касающиеся моей жизни в Академии, включая медицинскую карту.
Я отнес их на стол и аккуратно разложил по пачкам. Странно. Все бумаги были обо мне, хотя ни одной из них я не видел раньше. Здесь даже имелась копия обвиняющего письма, которое полковник Стит отправил моему отцу касательно инцидента с кадет-лейтенантом Тайбером. А также сильно удивившие меня рекомендации капитана Моу, где говорилось, что я проявил выдающиеся способности и независимость мышления во время занятий инженерным делом и черчением и что, по его мнению, я принесу королевской кавалле больше пользы, служа разведчиком на границе. Не это ли так расстроило отца?
Я пролистал бумаги и обнаружил итоги контрольных работ по разным предметам. Все они были отличными. Вне всякого сомнения, тут я не обманул его ожиданий, хотя он ни за что бы в этом не признался.
Медицинская карта оказалась толстой. Я и не представлял себе, что доктор Амикас вел такие подробные записи и составил дневник течения моей болезни. Начинался он с очень подробных данных, но к четвертому дню, когда разразилась настоящая эпидемия и чума косила всех без разбора, записи стали совсем короткими. «Лихорадка продолжается. Пытался давать мятную воду, чтобы охладить организм». Ближе к концу карты я обнаружил записи о своем выздоровлении, затем подробное описание моего прибавления в весе. Он даже нарисовал график, и я увидел, что кривая неуклонно ползла вверх. Это ли рассердило отца? Теперь он знал, что я солгал, утверждая, что доктор считает это явление временным. Я смотрел на график, и внутри у меня все сжималось. Линия упрямо тянулась вверх с того самого дня, как отступила лихорадка. Неужели доктор ожидал именно такого результата? И как долго это вообще может продолжаться?
Ближе к концу я все же обнаружил то, что приговорило меня в глазах отца. Документ был написан не почерком доктора, мое имя стояло в верхней части листка, чуть ниже — число. Дальше шел ряд вопросов, показавшихся мне странно знакомыми, а под ними старательно записанные мои ответы.
«В.: Ты ходил на праздник Темного Вечера в Старый Тарес?
О.: Да.
В.: Ты там ел или пил что-нибудь?
О.: Да.
В.: Что ты там ел? Что пил?
О.: Картошку, каштаны, мясо на шампурах.
Кадет отрицает, что пил что-либо.
В.: Ты встречал там спеков?
О.: Да.
Кадет отдельно упоминает женщину-спека. «Красивая».
В.: Ты вступал в тот вечер в контакт с кем-нибудь из спеков?
Кадет уклоняется от ответа.
В.: Твой контакт включал половую связь?
Кадет отрицает. Расспросы продолжаются. Кадет уклоняется от ответа. В конце концов кадет признает, что вступал в половую связь».
Я уставился на проклятые слова. Но ничего такого не было. Не было никакой близости со спеками во время праздника Темного Вечера, и я, конечно же, ничего такого не признавал. Теперь я вспомнил расспросы, смутно, темная тень на фоне слишком яркого окна. Он изводил меня вопросами, у меня пересохло во рту, а в голове стучала страшная боль.
«Да или нет, кадет. Имел ли ты физический контакт с кем-нибудь из спеков?»
Я что-то сказал ему, чтобы он наконец ушел. Но я не был близок с женщинами из племени спеков. По крайней мере наяву. Только в снах, навеянных лихорадкой, я сближался с древесным стражем. Только в снах.
Ведь правда?
Я покачал головой. Мне становилось все труднее отделять свою реальную жизнь от странных событий, пережитых мной с тех пор, как кидона Девара отдал меня магии равнин. Находясь в трансе, Эпини подтвердила, что я действительно расщепился надвое и один из нас пребывал в другом мире. Я был готов это принять. Я мог это принять, потому что думал, будто все закончилось. Я вернул утраченную часть себя и снова сделал ее своей. Я считал, что другое «я» сольется с моей истинной сущностью и противоречия перестанут меня терзать.
Однако время от времени этот чужак вмешивался в мою жизнь, и его воздействие на меня становилось все более и более разрушительным. Я узнал его, когда сблизился со служанкой на ферме, и видел, как он ликовал у Танцующего Веретена. Я чувствовал, что именно тот Невар, тот мальчик-солдат пылал гневом в адрес Карсины. Я узнавал его по вспышкам ярости, пульсировавшим в моей крови. Именно он осмелился снять голубя с жертвенного крюка. И он помогал мне противостоять отцу в дни, последовавшие за свадьбой Росса. Его влияние на меня нельзя было назвать мудрым. Но он умел заставить меня собраться с духом и толкал вперед, заставляя отстаивать свои права. Ему, в отличие от меня, нравилось само противостояние. Я тряхнул головой. В этом он был сыном моего отца куда больше, чем я сам. Однако приходилось признать, порой я ценил его взгляд на мир. Он был со мной, когда я впервые увидел настоящий лес по дороге в Старый Тарес, и его гнев охватил меня при виде мертвых птиц на свадьбе Росса. В более спокойное время его представление о мире природы вытесняло мое. Я видел качающееся дерево или слышал голоса птиц, и на долю мгновения, под его влиянием, все это сливалось с самой моей сутью, чего не дано было понять сыну моего отца. Я больше не отрицал, что во мне живет спек, но делал все возможное, чтобы не дать ему вмешиваться в мою повседневную жизнь.
