Вечеринка продолжалась далеко за полночь, и я поставил свою кружку лишь тогда, когда сержант Дюрил заплетающимся языком настоял, что мы должны на ночь вернуться домой. Обнявшись, мы вышли из таверны и с важным видом потребовали, чтобы паром отвез нас на нашу сторону реки, несмотря на неурочный час. Затем мы довольно долго добирались от причала до особняка, и, когда мы наконец к нему подошли, я уже почти протрезвел. Чего нельзя было сказать о Дюриле, и мне пришлось уложить его в постель, прежде чем отправляться в свою. На следующее утро он проснулся со страшной головной болью, я же, как ни странно, прекрасно выспался, а когда встал, чувствовал себя не хуже обычного.
С тех пор я по меньшей мере раз в неделю отправлялся в город, чтобы встретиться с членами совета, а потом пропустить пару кружек пива в какой-нибудь таверне. Мне нравилось общаться с другими людьми, и, хотя я не пользовался услугами местных шлюх, мне льстило их заигрывание. Возможно, я бы не удержался от соблазна, но меня неизменно сопровождал сержант Дюрил, а во мне все еще была сильна привычка вести себя прилично в его присутствии.
Жизнь в особняке была значительно тише. Ярил отклоняла все приглашения, которые нам приходили. Оглядываясь назад, я понимаю, что мы спрятались в мире, которым могли управлять. В конце концов пришло письмо от Ванзи, но его горе казалось несколько отстраненным, словно он смотрел на случившееся сквозь призму религии и философии. Ярил рассердилась и обиделась, когда прочитала послание, но мне казалось, я понимал брата. Он был рожден, чтобы стать священником, а дело священника — находить во всем мудрость и волю доброго бога. Если он может смотреть так на события, выпавшие на долю нашей семьи, и утешаться этим, я не стану ему завидовать.
Самым раздражающим письмом, которое я получил, была самоуверенная записка от дяди Колдера Стита, адресованная моему отцу, где он небрежно извещал нас, что они с Колдером заглянут к нам весной. Он был уверен, что мы с радостью примем их в нашем доме, и предвкушал возможность изучить геологию Широкой Долины. Поскольку он полагал, что их чистокровные скакуны не годны для путешествий по пересеченной местности, он вынужден будет для экспедиции одолжить у нас лошадей попроще. Его бесцеремонность возмутила меня, и я тут же отправил ответ, где сообщил об утратах, которые понесла наша семья, а также намекнул, что чума все еще бушует в наших краях. Я предположил, что ему стоит выбрать другое место для отдыха. Мое письмо оставалось вежливым, но едва-едва.
Отец получал письма от дяди Сеферта. Мне очень хотелось их прочесть, но они были адресованы только отцу, и я следил, чтобы их доставляли прямо ему. Если он и отвечал, я не видел его посланий.
Мне пришло еще одно длинное письмо от Спинка и Эпини, написанное рукой моей кузины. Ее соболезнование моим утратам явно шло от всего сердца. Она сообщила мне множество новостей, поразительно хороших, наполнивших меня завистью и разочарованием. Мой дядя решил, что Спинк заслуживает еще одной попытки сделать военную карьеру. Эпини не писала, что ее отец пытается купить для нее лучшую жизнь, но я был в этом уверен. На моего дядю произвела впечатление преданность, с которой Спинк ухаживал за Эпини, когда она болела, и поэтому он купил для него звание. Не самое блестящее, в полку Фарлетон, сейчас размещенном на границе в Геттисе. Спинк и Эпини приедут туда в фургоне, и там Спинк станет вторым лейтенантом Кестером. Их предупредили, что его, скорее всего, определят в снабженцы, но Эпини не сомневалась, что командиры Спинка сразу же оценят его способности и быстро переведут его на более интересный пост.
Письмо было полно волнений: про сборы, про решения, что взять с собой, а что оставить, как полагается вести себя офицерской жене, что Спинк счастлив, но чувствует себя обязанным ее отцу, что, стремясь произвести хорошее впечатление на командиров, Спинк может подвергнуть опасности свое еще неокрепшее здоровье. Она сообщила мне, что совершенно убеждена в целительных свойствах Горького Источника и истратила немалую часть их сбережений на бутылки из голубого стекла с пробками, чтобы взять как можно больше воды с собой. Жители Геттиса страдают от чумы, и она с нетерпением ждет возможности проверить, сможет ли эта вода облегчать или даже предотвращать болезнь. На нескольких страницах Эпини рассуждала о том, на что будет похож их дом, встретит ли она там молодых жен, с которыми могла бы общаться, и семейные пары, чтобы, когда добрый бог благословит ее беременностью, рядом оказались женщины, что-то знающие о родах и детях.
Я пытался улыбаться, листая страницы ее письма, но мог думать только о том, что Спинк получил вторую попытку, за которую я отдал бы все. Впервые мне пришло в голову, что я мог бы взять деньги со счета отца и сделать то же самое для себя. Бесчестное искушение терзало меня лишь миг, но зависть грызла еще много дней после.
Часть письма от Спинка была более сдержанной. Когда-то полк Фарлетон славился отвагой, проявленной во многих сражениях. С тех пор как их отправили в Геттис, их звезда заметно потускнела. По слухам, многочисленные дезертирства и проступки запятнали репутацию полка. Однако он все равно был рад получить туда назначение. «Нищим выбирать не приходится, — писал он мне. — Я всегда мечтал попасть в полк, где смогу быстро сделать карьеру. Так почему бы этим полком не оказаться «Кавалеристам Фарлетона»? Пожелай мне удачи и помолись за меня».
Я выполнил его просьбу, постаравшись прогнать зависть из своего сердца.
Каждый вечер Ярил приказывала поставить на стол прибор для нашего отца в надежде — или страхе, — что он снизойдет и присоединится к нам за обедом. Сбор урожая был уже в разгаре, отец чувствовал себя значительно лучше, но по-прежнему оставался у себя в комнате. Когда я каждый день стучался в его дверь, а затем входил к нему, он, как правило, сидел на стуле у окна и смотрел на свои земли. Он все еще не желал поднимать на меня взгляд, а я упрямо продолжал отчитываться в том, что сделал за день. Когда-то он запер меня в комнате, пытаясь сломать, теперь же выбрал для себя добровольное заключение, но мне казалось, что его цель не изменилась. Я чувствовал, что его горе было задушено гневом на выпавшую ему судьбу.
С Ярил он держался не так холодно. Ей приходилось еще труднее. Вернувшись домой, она отправилась повидать его, и он разрыдался, увидев ее целой и невредимой. Но слезы радости от возвращения дочери вскоре превратились в слезы тоски об утратах. Ярил каждый день проводила с ним некоторое время, а он рассказывал ей о своем отчаянии и страданиях, повторял, что у него отняли все, к чему он стремился в жизни. И всякий раз она выходила от него измученной и побледневшей. Иногда он сетовал на судьбу, а порой просил ее помолиться вместе с ним, чтобы добрый бог направил его и помог справиться с несчастьями.
Жизнь моего отца зашла в тупик. Наследник умер, сын-солдат не оправдал ожиданий, жена и старшая дочь скончались. На его доске больше не осталось сильных фигур, только бесполезные пешки. Он мучительно пытался решить, кто унаследует наше поместье, и без конца рассуждал об одинокой старости. Он раздумывал, не попросить ли дозволения короля сделать наследником Ванзи, но слишком чтил традиции, чтобы одобрять подобный выход. Потом он вдруг заявлял, что подыщет подходящего наследника среди моих кузенов, привезет молодого человека в Широкую Долину и воспитает надлежащим образом.
