Она с трудом сдерживала злость. Каков наглец! Но она не могла прогнать его на глазах у Хабибуллы после чуда, которое тот совершил на соленом озере.
Успех аль-Суки раздражал Ясмид. В истории веры хватало военных гениев, ставших помехой после того, как они завоевали свою репутацию. Все началось с ее дяди Насефа, который с самого начала был с ее отцом. Насеф, или Бич Господень, помогал строить обширную и дикую религиозную империю, оставаясь безжалостным бандитом, когда этого не видел Ученик. Более того, удовлетворяя собственное тщеславие, он избавлялся от каждого, кто стоял между ним и очередью к Павлиньему трону. Ему хотелось объявить Ясмид своей невестой, чтобы объединить под своей властью роялистов и правоверных.
Но вместо этого судьба свела Ясмид и Гаруна бин Юсифа.
Правоверные никогда не испытывали недостатка в выдающихся командирах, но мало кем в большей степени двигала вера, нежели тщеславие и алчность. И Ясмид не готова была поверить, будто Эльвас бин Фарут аль-Суки в этом смысле чем-то отличается.
Она дала знак продолжать.
– Фогедатвицу может справиться даже со столь глубокой зависимостью, как у твоего отца, – сказал аль-Суки. – Умоляю тебя, разреши ему попытаться.
Ясмид захлестнули смешанные чувства – в том числе стыд. Она сомневалась, в самом ли деле хочет, чтобы отец освободился от пагубного пристрастия. Если он выздоровеет, дочь станет всего лишь украшением для его славы. В лучшем случае святой.
Ее вновь охватило чувство стыда. Да как она смеет ставить себя выше Ученика, избранного Господом?
Несмотря ни на что, в том числе ее давнюю любовь к Королю без Трона, она верила в идею отца. Он единственный, кому даны были особые отношения с Господом. Как бы она ни мечтала о том, чтобы стать наместницей и гласом Господа, направляя правоверных на истинный путь, подобных отношений с Ним у нее не было. Она была всего лишь служительницей веры, и не более того.
– Эльвас, я дам тебе возможность, о которой ты просишь. Чужеземец может попытаться спасти моего отца. Если ему это удастся, я сделаю его богачом.
– Ты не будешь разочарована, о сиятельная, – пообещал сын проститутки. – На это может потребоваться целый год, но мир вновь обретет душу. Эль-Мюрид вновь станет золотой путеводной звездой.
– Он в самом деле это может? – спросила Ясмид Хабибуллу после того, как ушел аль-Суки.
– Однозначно. И он не единственный. Просто его не волнует, что об этом узнает мир.
Ясмид поморщилась, будто надкусив что-то кислое. Хабибулла нахмурился. Что могло его удивить? Эльвас бин Фарут аль-Суки предложил ей шанс вдохнуть новую жизнь в пламя веры.
Хоть Хабибулла во многом и был ее рабом, он все же оставался одним из старейших среди правоверных. Он негромко кашлянул, напоминая, что Господь все видит. Возможно, именно сейчас Он проявлял свою милость.
– Позови его обратно.
Хабибулла вышел и вскоре вернулся.
Ясмид жестко взглянула в глаза аль-Суки. Тот сразу же потупился, непривычный к подобному взгляду женщины.
– У тебя сто дней, чтобы продемонстрировать мне реальные успехи, – сказала она. – Если Фогедатвицу – мошенник, его труп присоединится к ста тысячам, уже удобряющим почву Себиль-эль-Селиба. Разговор окончен. Хабибулла, распорядись насчет жилья и еды для этих людей.
Она специально поручила эту задачу Хабибулле, чтобы указать обоим на их место. И отчего-то почувствовала себя при этом крайне малозначительной.
Аль-Хабор, словно отстойник, притягивал к себе все неприкаянные души пустыни. Отчаянию поддались даже мухи и паразиты. Потрепанные ветераны длившихся десятилетиями войн бродили по аль-Хабору, трясясь, бормоча или глядя куда-то в ведомую только им одним даль. Особой разговорчивостью они не отличались. Все они существовали за счет благотворительности шейха Ханбы аль-Меди аль-Хабора, местного племенного вождя. Ханба сам носил на себе отметины войн, стоивших ему руки, глаза и трех сыновей. Казалось, невозможно обеспечивать всех, в чем тоже были повинны войны, и тем не менее это как-то ему удавалось.
В свое время аль-Хабор стоял на перекрестке главных дорог и до сих пор сохранял некоторое, пусть и небольшое, значение. Торговля оставалась ограниченной, поскольку война могла вернуться в любую минуту, а надежный, отличавшийся приятным климатом оазис имел стратегическую ценность.
Половина глинобитных зданий была заброшена, а те, что сохранились лучше всего, самовольно захватили их нынешние обитатели.
Появления Гаруна никто не заметил, и мало кто обратил бы на него внимание, даже если бы он заявил о себе. Аль-Хабор был тупиком, из которого не вели никакие дороги в будущее. Аль-Хабор навсегда оставался в душах тех, кого он собирал, хотя Гаруну он казался достаточно унылым даже в яркий весенний полдень.
Никого не волновал еще один бездомный, свалившийся в общий котел. Гаруну мало что удалось узнать – где нет интереса, там нет и информации. Лишь путники могли бы поделиться настоящими новостями, но мало кто стал бы тратить время на опустившегося бродягу, единственным желанием которого наверняка было что-нибудь украсть.
Коварные щупальца отчаяния проникли и в душу самого Гаруна. Следовало двигаться дальше, пока он не опустился окончательно и не стал добычей других. Особенно страшен был рослый тупица по прозвищу Бык, который всегда ходил в компании робкого убийцы, известного как Жук.
Ночь была необычно холодной, и Гарун объединился еще с двоими, чтобы набрать топлива для небольшого костра. Они уселись вокруг огня, не глядя друг другу в глаза.
Появились Жук и Бык.
– Бык хочет жрать, – проревел Бык.
Никто не ответил. Что-то съедобное имелось только у Гаруна, но делиться он ни с кем не собирался.
Бык пинками разбросал костер.
– Я сказал…
Гарун вонзил нож сзади в правую голень Быка и резанул вниз, потом вбок. Бык даже не сразу ощутил боль и попытался повернуться, но нога его не слушалась. Гарун уклонился, чтобы тот не свалился на него.
Взревев, Бык попытался подняться. Нож Гаруна вонзился в его правый глаз.
– Только шевельнись, и я выколю другой. Твои старые дружки смогут отлично поразвлечься со слепым Быком.
Бык попытался сделать некую глупость, но Гарун его разоружил и присел рядом, глядя на кровь, стекающую с частично отрезанных пальцев.
– Хочешь провести остаток своих дней, полностью завися от доброй воли Жука? – (Бык издевался над своим приятелем лишь с чуть меньшей страстью, чем над остальными.) – Нет? А ты не так глуп, как я думал. Так что оставлю тебе один глаз. Но только попробуй меня обидеть – и второго тебе не видать.
Бык посмотрел в глаза Гаруна и не увидел в них жалости, зато узрел мрачное будущее для тех, кто разозлит этого человека. Медленно поднявшись, он захромал прочь, поддерживаемый Жуком.
