Хотя Билли действительно выглядел уставшим и истощенным, Ли не по физическим симптомам догадался, что Билли умирает. Причина заключалась в самом содержании их последней встречи.
Они сидели на балконе квартиры Ли, глядя на волны, бьющиеся о берег и возвращающиеся обратно в океан.
«Ты счастлив здесь? – внезапно спросил Билли. – Ты этого хотел?»
Ли не знал, что ответить. Он скучал по прогулкам по Силвер-Лейку, по вечерам, проведенным в обсерватории, ужинам в Тай-Тауне. Он скучал по своим друзьям, по посетителям «Книг Просперо», но в Санта-Барбаре жил Пол. Поэтому Ли ответил, что он может в любое время играть в гольф, каждый день сидеть на балконе и любоваться океаном. Он сказал, что он счастлив.
«Это важно», – кивнул Билли.
В какой-то момент стало слишком ветрено, чтобы оставаться снаружи, и Билли начал собираться домой. Перед тем как уйти, Билли протянул Ли конверт.
«Если она придет, пожалуйста, передай ей».
Ли не спросил, кого он имеет в виду. Билли пожал ему руку, и это рукопожатие выглядело неожиданно официально. Ли почувствовал, что они больше никогда не увидятся.
Я взяла посылку. Что-то твердое и квадратное. Еще одна книга. Где-то в глубине души я не хотела открывать ее, потому что понимала, что это заключительная часть квеста.
– Как ты узнал о его смерти? – спросила я.
– Малькольм.
Ну, конечно. Малькольм знал о Ли, точно так же как он знал обо всем, что касалось меня. Я беспокойно заерзала на стуле, мне вновь стало некомфортно в собственном теле.
– Не сердись на парня, – нахмурился Ли. – Билли поставил его в трудную ситуацию.
Мне захотелось поспорить, но затем я невольно представила Малькольма и Билли за стойкой в «Книгах Просперо» – Малькольма, ковыряющего заусенец на большом пальце, пока Билли рассказывает ему о своих посмертных планах. Об этой истории Малькольм тоже умолчал. Даже во время наших ссор он не рассказал мне о том страшном моменте, когда узнал, что его лучший друг смертельно болен.
– С книжным магазином богатой не станешь, – усмехнулся Ли, провожая меня. – Но если приведешь в порядок финансы и привлечешь народ, получишь нечто большее, чем денежное богатство. Это я тебе гарантирую.
Я обняла Ли. На секунду он замешкался, но потом обвил меня руками в ответ. Это была единственная возможность приблизиться к чувству, будто я обнимаю Билли. И Эвелин тоже.
* * *
Я дошла до пляжа, держа в правой руке конверт, и пыталась представить, каково было Ли не упоминать про то утро в Биг-Бэр, вспоминать улыбающееся лицо Эвелин, но вместо него видеть ее безжизненное тело. Я надеялась, что, выговорившись, он почувствует себя лучше. А еще с трудом представляла, что испытывал Билли в те секунды, когда возвращался из заграничных поездок, стоял у дверей «Книг Просперо» и втайне надеялся обнаружить за порогом Эвелин. Кто-нибудь другой продал бы магазин. Но Билли пожертвовал своей карьерой и лишил себя жизни вне этого места, чтобы остаться там, где работа, дом и любовь составляли единое целое. Где они олицетворяли Эвелин.
Я открыла в телефоне фотографию мамы и Эвелин из их выпускного альбома. Их лица были совсем рядом. Мама высунула язык и выпучила глаза, а Эвелин, сдержанная и спокойная, смеялась над ней. У нас с Джоани нашлись бы похожие снимки. Она всегда выглядела решительной и раскованной, а я улыбалась рядом, исполняя роль второго плана. Ли был прав. У нас с Эвелин имелось много общего в характере, что составляло такую же неотделимую часть меня, как мои кудрявые волосы, карие глаза, черты лица, из-за которых я казалась копией Билли. И копией мамы.
С пляжа был виден невзрачный дом, где располагалась квартира Ли. Стулья на балконе пустовали. Я не отрывала от них глаз, будто вот-вот увижу, как открывается дверь и Ли с Билли садятся на балконе, чтобы поговорить о счастье под сопровождение бьющихся о берег волн.
Я прошла вдоль береговой линии по холодному и плотному песку. Побережье Санта-Барбары отличалось от пляжей в Лос-Анджелесе – по волнам плыло больше яхт, песок был светлее, а вода – прозрачнее. Я представила маму в ее толстовке с эмблемой квакерской школы, в которой я работала, ее частые прогулки по пляжу Санта-Моники. Каково жить с грузом такой тайны? Думала ли она об этом каждый день, гуляя в одиночестве в сторону Малибу и вглядываясь в бесконечную даль Тихого океана? Или она спрятала этот секрет как можно глубже и научилась забывать о том, что я не ее родная дочь? А может, эта трагедия превратилась в подобие шрама, оставшегося навсегда, но уже не вызывавшего бурю эмоций? Ты не обращаешь на него внимания, но, тем не менее, он с тобой до конца жизни.
Я раскрыла ее секрет, но мне все еще была неизвестна причина ссоры, вследствие которой мой биологический отец исчез из моей жизни. Я открыла посылку, оставленную Билли.
Путешествие вернулось к самому началу. Та же обложка. Та же огромная волна. То же обреченное на погибель судно. То же предательство. Но в этот раз другой отрывок из «Бури». В книге лежал конверт, между страницами в пятом акте, на последней сцене, в которой Просперо отказывается от своих магических сил, оставляя жажду мести и прощая своего брата Антонио, хоть тот не сожалел о зле, что причинил волшебнику Просперо.
Билли выделил знаменитые слова Просперо:
«Прощение всегда отрадней мщенья».
[12]
Я распечатала конверт и достала письмо.
Август, 2012
Миранда —
«Разрушены все чары, и отныне
Завишу я от слабых сил моих».
[13]
Подобно Просперо, я дошел до конца моей истории, и вот стою один на сцене и прошу тебя простить меня. У тебя есть все основания возмущаться. Возможно, ты так разозлилась, что оставила это приключение, едва узнав о моей лжи. Но я не теряю надежду на то, что даже спустя столько лет достаточно хорошо знаю тебя. Что ты дойдешь до конца этого квеста, хоть он и ведет к одному только предательству.
Год назад, когда я узнал о своей болезни… Правду говорят, жизнь действительно проносится перед глазами. Только передо мной пронеслась не та жизнь, что я выбрал, а та, которую я разрушил. Я ясно видел, как мы с Эвелин выходим из роддома, она несет на руках свою новорожденную дочь, нашу дочь, Миранду, тебя. Я видел, как мы убаюкиваем тебя перед сном, сначала в маленькой колыбели, а потом в твоей кровати. Я слышал, как мы одним прыжком спускаемся с лестницы нашего дома в Биг-Бэр, навстречу пляжному деньку у озера, Эвелин просит тебя быть осторожнее и не может успокоиться, пока ты в целости и сохранности не вернешься домой. Эвелин постоянно переживала. Даже представляя нашу семейную жизнь, я не могу опустить эту ее черту. Она волновалась. Я же закрывал на это глаза. Иногда мои попытки успокоить ее были оправданны. Но однажды я ошибся. И эту ошибку уже не вернуть назад.
