– Я попала в колонку Уинчелла! Ты слышал, Хло?
Бланш польщена; она заставляет Фокси повторять эту историю снова и снова. Потом Бланш рассказывает о своей работе с сиротами: «Ты можешь подписаться на… скажем, пятьсот долларов? Только американские деньги! Никаких франков, скряга!» – Фокси смеется, и Клод оставляет их предаваться воспоминаниям и наверстывать упущенное.
Но позже Фокси заходит к нему, потрясенная внешним видом Бланш.
– Что с ней случилось, Клод? Что здесь происходило во время войны?
– Мы так рады, что вы вернулись, мадам Сондхейм, – отвечает Клод. – Надеюсь, вам все нравится? Вас ведь поселили в том же номере, что и раньше? С нами все в порядке, не беспокойтесь о Бланш. Главное, что она уцелела.
– Да, вы правы. – Фокси протягивает ему поводок собаки, который Клод берет с покорной улыбкой. – Уцелела, как и Эйфелева башня!
Именно так, с гордостью думает Клод. Его Бланш прекрасна, бесценна, отважна. Она – символ Парижа, его красоты, не тронутой этими мрачными годами, его непокоренной, несломленной души. Да, случалось страшное. Но Париж – и Бланш – выжили. Музыка заиграет снова; кораблики, переполненные туристами, а не солдатами, будут ходить по Сене; разбитые окна заменят новыми; на клумбах, вытоптанных немецкими сапогами, опять расцветут цветы.
Но это будет… непросто.
Клод понимает это, когда из Германии, Польши и Австрии в Париж начинают прибывать поезда. Они привозят узников Берген-Бельзена, Освенцима, Дахау. Людей, напоминающих скелеты, с татуировками цифр на предплечьях. Они ходят с трудом и, кажется, до сих пор не могут поверить в то, что живы. В то, что снова видят Эйфелеву башню, сад Тюильри, Триумфальную арку. У них на глазах блестят слезы радости. Глядя на этих людей, Клод чувствует, что тем, кто пережил оккупацию в Париже, нечем гордиться; что сам он не сделал ничего, заслуживающего внимания. Даже то, что пережила Бланш, не может сравниться с ужасами, выпавшими на долю узников концлагерей. Клоду, как и всем остальным, приходится отводить взгляд, когда он замечает их. Независимо от температуры тепло одетых. Сидящих в кафе или на скамейках в саду, зажмурив глаза и обратив лица к солнцу. Глубоко вдыхающих свежий воздух, точнее, саму жизнь, отчаянно пытаясь наполнить ею свои тела.
Клоду стыдно вспоминать, как он раздражался из-за того, что ему приходилось угождать нацистам, пока те были в «Ритце». Ему так стыдно, что он клянется никогда не говорить об этом или о том, чем они занимались с Мартином. Это намерение объединяет всех французов. Коллективно, как будто решение было принято на собрании, они решают опустить завесу молчания над этими годами. Не будет встреч сослуживцев, не будет захватывающих и трагичных военных историй. Это привилегия союзников, которые сражались и одержали победу.
То, что выпало на долю французов, слишком велико и сложно. Огромный клубок нитей всех оттенков, который невозможно распутать. Была храбрость – и позорная трусость. Был протест, но было и сотрудничество. Некоторые люди страдали, но большинство – нет.
Теперь Парижу остается только жить дальше. Смотреть вперед. Гордиться своим далеким героическим прошлым – и строить планы на будущее, которое, возможно, вернет французам утраченное чувство национальной гордости. Когда заканчиваются гражданские трибуналы, а скелеты снова становятся похожими на людей, именно это объединяет парижан: негласная договоренность не всматриваться слишком пристально в военные годы, а думать о завтрашнем дне.
Как это делает Бланш, работая с сиротами. Она продает свои дорогие дизайнерские платья, чтобы собрать деньги для детей. Несколько влиятельных евреев создают комитеты для изучения военных сиротских приютов. Из-за этого возникают трения между католической и еврейской общинами. Но если бы между горожанами не возникали трения, это был бы уже не Париж, не так ли? Поэтому Бланш собирает деньги и спорит с монахинями и священниками, чувствуя себя нужной и почти счастливой.
И не слишком часто думая о Лили.
Многие гости «Ритца» едут освещать Нюрнбергский процесс. Когда он заканчивается десятью казнями и одним самоубийством (их старого друга Германа Геринга), Клод печально качает головой.
– Мы только что потеряли одиннадцать постоянных клиентов! – говорит он. Персонал откликается на это ироничное замечание взрывом смеха.
В «Ритце» Клод не чувствует себя старым. В его льстивом розовом свете и Бланш не выглядит вдвое старше своих лет.
В «Ритце» все будет по-прежнему. Ведь в этом его главная задача: он заставляет забыть обо всем, что вы видели перед тем, как окунуться в его роскошь. Даже если вы стали свидетелем самой страшной трагедии в истории человечества. «Ритц» принесет облегчение, поможет отвлечься, предоставит лучшее шампанское, чтобы запить горечь, и самые мягкие полотенца, чтобы впитать отчаяние.
Клод всегда считал себя человеком, способным соблюдать баланс между разными частями своей жизни: работой, религией, отдыхом, дружбой, семьей, образованием, физической активностью. Любовью. В его голове были весы, на одной чаше которых находился «Ритц», а на другой – Бланш. Весы всегда были в равновесии, ни одна чаша не перевешивала.
Но когда Бланш похитили, он понял, что совершил ошибку. На самом деле равновесия не было. Он всегда позволял чаше «Ритца» перевешивать.
Больше Клод этого не допустит. Он будет выполнять свои обязанности – и будет делать это хорошо. Будет продолжать дело Сезара Ритца, отстаивая его ценности и способствуя его успеху. Будет ходить к мессе, гулять по ночным улицам, любоваться Триумфальной аркой, бродить по садам и сидеть в кафе. Он будет беззастенчиво всхлипывать, услышав «Марсельезу».
Но его сердце будет принадлежать только Бланш.
Лили
Бланш умерла.
Прошло очень много времени с того дня во Френе, когда Бланш позвала меня по имени. Я была так счастлива это слышать. Так счастлива, что нашла друга, который не мог отказаться от меня даже под нависшей над нами обеими угрозой пыток и смерти.
Хейфер не стала бы звать меня по имени. Лоренцо даже не взглянул бы на меня. Никто из них не оплакивал и не искал меня. Но Бланш бросилась ко мне и крикнула: «Лили!» И когда нацисты уводили меня, я не чувствовала себя одинокой и забытой. Я никогда не думала, что обрету надежду среди боли и отчаяния, отыщу милосердие среди ужасов войны.
Это случилось со мной благодаря Бланш.
Потом я следила за ней. Я смотрела, как она покидает Френ вместе с остальными выжившими. Я наблюдала за ней, за Клодом и за «Ритцем». Я видела, как мужественно она пытается снова ухватиться за жизнь.
Долгое время ей это удавалось.
А потом Бланш и Клод Аузелло постарели; это случилось внезапно. Бланш набрала вес и перестала краситься. Клод сморщился, его волосы поседели и поредели.
Эти двое, долгие годы остававшиеся в плену неистовой, пьянящей, ослепляющей страсти, спорившие, бушевавшие и сражавшиеся, вдруг стали относиться друг к другу, как пожилая супружеская пара: обычно с нежностью, порой с раздражением, но всегда с любовью, которую время отполировало так, что острые края не были видны.
