Басаргин неторопливо продул папиросу и закурил, борясь со знакомым неприятным ощущением, которое в последнее время все чаще стало его посещать. Показалось вдруг, что он уже давненько, едва ли не с самого начала, занимается тут, в Волчанке, чем-то не тем, чем должен бы заниматься начальник милиции, и чем, помнится, намеревался вплотную заняться зеленый лейтенант Семен Басаргин, возвращаясь по окончании милицейской школы в родные места.
А с другой стороны — ну чем таким особенным он тогда собирался заняться? Чем таким хитрым, недоступным пониманию простого смертного вообще должен заниматься начальник милиции? А? Порядок обеспечивать — вот чем. Устанавливать его и поддерживать. Так ведь капитан Басаргин только этим круглые сутки и занят! Другое дело, что порядок — это такая штука, такое слово, в которое каждый человек вкладывает свой собственный смысл. Покойный Горка Ульянов, к примеру, считал, что в доме у него царит полный и окончательный порядок, и всеми силами старался его поддерживать. И кому какое дело, сколько у него под кроватью грязных носков, а за печкой — тараканов, пока он соседям жить не мешает?
Тут, конечно, можно возразить, что дело милиции, вообще-то, следить за соблюдением законности, а не какого-то там непонятного порядка. Но, во-первых, следить за соблюдением этой самой законности должна не милиция, а прокуратура (все по тому же закону, между прочим), а во-вторых, кто посмеет сказать, что капитан Басаргин этим не занимается? Закон в Волчанке соблюдают все, от мала до велика, — по крайней мере, все, для кого он писан и кого касается. А где оно по-другому? Везде ведь одно и то же, а кое-где еще и похуже. Так что капитан Басаргин со своими обязанностями справляется, будьте уверены!
Вся эта демагогия, она же софистика, как обычно, помогала очень слабо. От таких приступов неуверенности в себе, в дяде Коле и в деле, которым они сообща занимались уже далеко не первый год, Семена Басаргина всегда спасали совсем другие соображения — такие, что их он боялся до конца формулировать даже мысленно. Начнешь все это целенаправленно обдумывать, назовешь, хотя бы даже и про себя, вещи своими именами, а потом, того и гляди, проговоришься — по пьяному ли делу, во сне ли, неважно. Важно, что говорить об этом нельзя, иначе — кердык.
Подтаявший, рыхлый озерный лед не выдержал наконец совокупного действия огня и тяжести. Что-то лопнуло со звуком, похожим на винтовочный выстрел, раздался протяжный, душераздирающий треск, пылающий посреди озера костер шевельнулся, и Басаргин увидел, как тяжелая машина, покоробленным черным контуром виднеющаяся сквозь завесу ревущего огня, накренилась и начала медленно, будто нехотя, уходить кормой под расступающийся, изломанный, встающий дыбом лед. Пламя лизало черную воду и торопливо карабкалось наверх по обугленным бортам, будто спасаясь от неминуемой гибели; погружаясь в озеро, раскаленный металл шипел так, что это слышал даже сидевший на берегу Басаргин. Вода вскипала вдоль бортов над расширяющейся полыньей, смешиваясь с дымом, серым облаком заклубился пар. Внутри этого облака что-то трещало, постреливало, стонало; снова раздался звучный хруст, и задранный нос «хаммера» рывком осел, провалился и начал быстро погружаться в воду. Огня и дыма становилось все меньше, а пара, наоборот, больше, пока над волнующейся, бурлящей, черной, как нефть, поверхностью Чертовой Прорвы не остался только уголок железной крыши с пляшущими на нем жалкими язычками умирающего пламени. Затем откуда-то из-под воды, громко, на все озеро, булькнув, вырвался огромный пузырь воздуха, крыша качнулась и погрузилась целиком, оставив после себя только пар да рваную радужную пленку на мелких беспорядочных волнах. В утренней синеве медленно рассеивалось дымное облако — уже не черное, а серое, с каждой секундой делавшееся все бледнее и прозрачней.
Басаргин сунул в карман потухшую папиросу и встал. Конечно, ничто не мешало ему просто бросить окурок в снег, но без следа — это значит без следа. И если кто-нибудь когда-нибудь захочет понять, куда, черт возьми, запропастился «хаммер» с московскими номерами вместе со всеми людьми, которые в нем сидели, то ни здесь, ни в Волчанке, ни где бы то ни было еще этому любопытствующему типу не удастся отыскать ничего, что могло бы послужить ключом к разгадке этой тайны.
Без следа — значит без следа.
Капитан привычно протолкнул носки сапог в петли лыжных креплений, поправил на голове шапку и развалистой, скользящей походкой бывалого охотника и прирожденного лесовика двинулся по следам «хаммера» назад, в сторону поселка, чтобы успеть вернуться до начала рабочего дня и, как положено, провести утренний развод для десятка находящихся у него в подчинении бездельников в милицейских погонах.
Глава 7
Начальник экспедиции Петр Владимирович Краснопольский, несмотря на солидный послужной список, докторскую степень и обилие научных публикаций, а также вопреки ожиданиям Глеба Сиверова, оказался человеком далеко не старым, даже не пожилым, жилистым, сухопарым, гладко выбритым и без малейших признаков хрестоматийной «ученой» близорукости. Он не носил ни бархатных беретов, ни выгоревших на солнце детских панамок; вместо овеянной романтикой, исхлестанной ветром и дождями брезентовой штормовки на нем была удобная и теплая, но вполне обыкновенная спортивная куртка, а также в высшей степени обыкновенные джинсы и кроссовки ностальгического белого цвета. Прическу Петр Владимирович имел густую и темную, с легкой проседью на висках, курил «Мальборо» и был резок в движениях, речах и манерах.
— Ума не приложу, — возвращая Глебу документы, без обиняков объявил он, — на кой ляд мне сдался второй водитель.
— Я хороший водитель, — с улыбкой разводя руками — дескать, начальству виднее, а я-то тут при чем? — сказал Глеб.
Он уже добрых десять минут изо всех сил старался понравиться Петру Владимировичу, но нисколько не преуспел, и это занятие начало ему надоедать. Он и сам знал, что начальнику экспедиции его попросту навязали, невзирая на оказанное яростное сопротивление. Знал он также, что Краснопольскому, знающему и опытному геологоразведчику, очень не по душе вся эта затея с комплексной экспедицией: одно дело — рассматривать парочку включенных в состав твоей партии московских реставраторов в качестве попутчиков, если даже не совсем приятных, то хотя бы нейтральных, и совсем другое — иметь этих реставраторов в качестве своих подчиненных и нести за них всю полноту ответственности. Они-то, утонченные творческие натуры, корифеи, понимаешь ли, изобразительного искусства, в гробу видали и тебя, и твои начальственные полномочия! У тебя, геолога, своя работа, у них — своя, в которой ты ни черта не понимаешь и которой поэтому руководить и управлять не можешь. Не можешь, но должен, потому что за результат отвечать все равно тебе. А им на твою ответственность плевать, они сами — взрослые, опытные, ответственные люди.
То есть это они так считают. А сами-то!.. Один — старикан в бороде, в полотняной дачной кепочке блином и в очках с толстенными стеклами, другой — сутулый жердяй не от мира сего, и с первого взгляда видно, что большой любитель дешевого портвейна. В тайгу они собрались, в горы. Хороши они будут в горах со своими чемоданами и этюдниками!
