— Извините, — сказал Краснопольский. — Хорошо, пусть не сказки. Пусть в здешних лесах действительно обитает какое-то неизвестное науке животное.
— Животное, — вполголоса перебил Субботин. — Животное ли?
— которое действительно считает монастырь своей территорией и никого туда не пускает, — упрямо договорил Краснопольский. — Ну, а добраться туда на вертолете разве не пробовали?
— Пробовали. — Николай Гаврилович отнял от лица ладонь и завозился, добывая из криво надорванной пачки новую папиросу. — В семидесятых, еще на моей памяти — да. Было дело. И тоже, как вы, геологи.
— Ну, и что?
— А ничего. Ничего и никого. Вертолет этот потом две недели с воздуха искали — не нашли. Семен правильно сказал: вы войдите в наше положение! Действительно, сказки какие-то, но люди ведь на самом деле пропадают! И на самом деле, покуда вы тут не объявились, эти твари к поселку даже не подходили. А тут — здравствуйте, пожалуйста! Как будто донес им кто или сами почуяли.
— А вот я слышал, что в поселок они приходят регулярно, — сказал Краснопольский. — Якобы кое-кто из местных их даже прикармливает в голодные зимы.
Басаргин с Субботиным переглянулись, и на лицах у них появились одинаковые пренебрежительные ухмылки.
— Я даже знаю, от кого вы это слышали, — сказал мэр.
— Вот это как раз и есть сказки, — уверенно добавил Басаргин. — Я вроде по долгу службы обязан ко всем одинаково относиться, без предвзятости, потому что перед законом, значит, все равны. Но то перед законом! А по жизни. — Он огорченно покрутил головой и почесал в затылке. — Ну вот что ты с ними будешь делать! Ей-богу, грешно так говорить, но. Не знаю, как там у вас, в Москве, а у нас, если, значит, интеллигент, так обязательно какой-то пыльным мешком стукнутый. Особенно в школе. Это не школа, а какой-то дурдом! Один другого хлеще, честное слово! Что Колодников, физик покойный, что сам директор. Про оборотней небось плел, да? Про Демидова-купца, про дуэль, про Степку Прохорова — как он, значит, чуть ли не с руки этих сволочей кормит. Слушайте вы их больше!
— Да я уж и не знаю, кого мне слушать, — устало признался начальник экспедиции. — Вы же сами крутите то в одну сторону, то в другую! То сказки, то не сказки, то верь, то не верь.
— Что же делать, — сочувственно и вместе с тем жалобно сказал Николай Гаврилович, — если тут все так переплелось.
Он сцепил пальцы рук, показывая, как сложно переплелись в Волчанке сказка и быль.
Краснопольский решительно поднялся.
— Понятно, — сказал он. — Вижу, помощи мне от вас не дождаться.
— Да все что угодно! — горячо запротестовал Субботин, тоже поднимаясь из-за стола. — Буквально все, что в наших силах! Но заставить людей идти с вами я не могу, не имею права. А по своей воле они к монастырю не пойдут. Никто, даже самые отчаянные.
— Понятно, — повторил Петр Владимирович, сухо попрощался и вышел, сдержав желание напоследок изо всех сил хлопнуть дверью.
В приемной он встретился глазами с пожилой некрасивой секретаршей. Взгляд у нее был сочувственный. Поймав на себе этот взгляд, Краснопольский рассердился еще сильнее, сдержанно, не слишком приветливо кивнул секретарше на прощанье и покинул здание поселковой администрации, исполненный самых негативных эмоций, а главное, уже почти перестав отличать причудливый вымысел от реальности, которая, честно говоря, тоже выглядела достаточно причудливо.
* * *
— Здесь, — сказал Сергей Иванович Выжлов, постучав ладонью по крыше кабины и заглянув снаружи в открытое окно.
Глеб остановил экспедиционный «ГАЗ-66» (который все геологи, кроме, разумеется, Краснопольского, именовали «шестьсот шестьдесят шестым» за скверный, воистину адский нрав) возле почерневшего от времени и непогоды домишка под затянутой изумрудным мхом крышей — не железной, не шиферной и даже не покрытой рубероидом, а, черт возьми, настоящей тесовой.
Даже из машины и даже сквозь пушистое одеяло мха было видно, что тес местами основательно подгнил и что это стоящее на самом краю леса жилище уже долгое время пребывает в полном небрежении. Огородничать тут никто даже и не пытался, двор представлял собой обширное, заросшее травой и основательно замусоренное пространство. Ворота сарая были распахнуты настежь и, судя по тому, что створки успели врасти в землю, находились в таком состоянии далеко не первый год. Перед ними стоял накрытый прорезиненным брезентом мотоцикл с коляской, заваленный старой почерневшей листвой, ветками, хвоей и прочим лесным мусором; спущенные шины прятались в траве, которая вокруг них казалась особенно густой — потому, наверное, что к мотоциклу уже сто лет никто не подходил. Дом равнодушно таращился на белый свет подслеповатыми, заросшими грязью и пыльной паутиной окошками; на глазах у Глеба двор длинными, струящимися прыжками пересекла белка и, взлетев по стволу старой, разлапистой ели, исчезла в ветвях.
На шум подъехавшей машины откуда-то из-за дома вышел хозяин — мрачный сутулый мужик, черный, как грач, и косматый, как леший. На широких костлявых плечах, как на вешалке, болталась просторная рубаха навыпуск, на ногах были рыжие кирзовые сапоги, а мосластая рука сжимала потемневшее топорище без топора. Оранжевый от ржавчины топор был в другой руке; мужик держал эти два предмета как-то так, что Глеб засомневался: а знает ли он, что с ними делать?
Выжлов легко и привычно, будто практиковался в этом каждый день, выпрыгнул из кузова, знаком попросив Глеба и Краснопольского обождать в кабине. Петр Владимирович закурил, скептически разглядывая все вокруг и в первую очередь хозяина — если, конечно, это был именно хозяин, а не снежный человек или оборотень.
Сквозь опущенное стекло до них долетали обрывки неторопливого разговора — что-то про лопнувший обух, про деньги, которых стоит новый топор, и про хороших хозяев, у которых, если хорошенько поискать, можно найти все, чего душа пожелает, — хоть запасной топор, хоть гайку нужного размера, хоть пулемет — исправный, смазанный, готовый к употреблению в любой момент.
Затем снаружи донеслось произнесенное Выжловым слово «Москва», и оба, обернувшись, поглядели на машину. Хозяин неторопливо пристроил свой ржавый топор на верхний торец гнилого заборного столбика, сунул топорище под мышку, угостился папироской из протянутой Выжловым пачки, прикурил от поднесенной им же спички и что-то неразборчиво пробормотал сквозь дым, глядя на носки своих кирзовых сапог. Выжлов снова обернулся и почти незаметно махнул рукой, предлагая спутникам присоединиться к разговору.
Так они и поступили. Косматый мужик действительно оказался хозяином этой, с позволения сказать, усадьбы. Звали его Степаном Прохоровым, и он с первого взгляда произвел на Глеба впечатление человека нелюдимого и немного не от мира сего — словом, как раз такого, что стал бы подкармливать таинственных обитателей здешних лесов, предпочитая их общество обществу обычных людей. Его внешность и манеры странно гармонировали с окружающей обстановкой. Приткнувшаяся к лесистому боку горы усадьба была наполовину поглощена мрачным хвойным лесом, отчего здесь даже в солнечную погоду было сумрачно и сыровато. Где-то на задах, скрытый в зарослях гигантских лопухов и бурьяна, этого вечного и неизменного спутника пришедшего в упадок человеческого жилья, негромко журчал ручеек — приток Волчанки, которая и сама недалеко от него ушла и могла именоваться рекой лишь с очень большой натяжкой. В остывающем, дышащем лесной сыростью воздухе тоненько, с недвусмысленной угрозой звенели комары; черные еловые лапы со всех сторон обрамляли залитую красным закатным солнцем панораму окраинной улицы поселка. Глеб вдруг поймал себя на том, что ему не хочется заходить в дом и уж тем более в непроглядную тьму, что царила за распахнутыми настежь воротами сарая. Днем не захотелось бы, а уж сейчас, в сумерках, и подавно.
