— А что же это, по-твоему? — вертя в пальцах незажженную папиросу, поинтересовался капитан.
— Я тебе еще раз говорю: этот ваш Прохоров — ярко выраженный псих. Вчера мы его своим визитом, видимо, здорово разволновали, вот он и решил подкрепить свои россказни этой инсценировкой.
— А следы?
— Да мало ли чем их можно оставить! Следы. Сейчас в любом отделе игрушек продаются такие плюшевые монстры, что, если их лапами где-нибудь наследить, потом целое стадо академиков свихнется, пытаясь понять, что это за зверь тут пробежал.
Краем глаза Глеб заметил, как при этих его словах на лице Петра Владимировича возникло выражение, в котором внезапно вспыхнувшая надежда в равных пропорциях смешалась с искренней досадой. Надеялся Краснопольский, видимо, на то, что все чинимые экспедиции препоны и неприятности остались позади, а досадовал из-за того, что ему самому, ученому, умному человеку, такое простое и логичное объяснение не пришло в голову.
Глеб, который измыслил все это прямо на ходу, просто для того, чтобы спровоцировать Басаргина на дальнейшие действия, искренне пожалел своего временного начальника. Ах, как удобно было бы объяснить все здешние странности выходками деревенского сумасшедшего, который наслушался сказок и вообразил себя одним из их персонажей! Тогда на все это можно было бы с чистой совестью плюнуть и заняться нормальными, простыми человеческими делами: побросать экспедиционное снаряжение в кузов «шестьдесят шестого», рассадить на тюках людей и двинуть к истокам Волчанки. Как в песне поется: «Выверен старый компас, розданы карты и кроки».
Басаргин, в отличие от Краснопольского, воспринял эту версию с насмешливым спокойствием. Застывшее на его украшенной чапаевскими усами физиономии выражение словно говорило: ну-ну, давай, плети дальше, а мы послушаем.
— Сам посмотри, как все красиво складывается, — продолжал Глеб. — Что он псих — этого даже ты не станешь отрицать. И вот, чтоб его бредни больше смахивали на правду, а заодно чтоб нас к монастырю не пустить, — уж не знаю, чем мы ему там до такой степени не занадобились, — он все это устроил. Инсценировка-то простенькая, любительская! Перевернул табуретку, крови налил — неважно чьей, хотя бы и петушиной, — отпечатков на полу наставил, проволок по двору какой-нибудь мешок, и дело в шляпе. А сам, поди, сидит в кустах и в кулак хихикает, глядя, как ты тут следственные действия проводишь.
— Умен, — дослушав его до конца, констатировал Басаргин. Стоявший у дверей сержант при этом опять неприятно ухмыльнулся, всем своим видом выражая полное несогласие со словами начальства. — Моя бабка таких, как ты, быстроумными называла. Такому что ни скажи, а у него уж и ответ готов. По делу, не по делу — неважно, главное, что не промолчал. Ладно, раз вы такие умные, пошли дальше.
Краснопольский бросил на Глеба недоумевающий взгляд, но безропотно последовал за капитаном. Кажется, он был потрясен увиденным гораздо сильнее, чем стремился показать, и почти не огрызался в ответ на двусмысленные реплики Басаргина.
За то время, что они провели в доме, вокруг него собралась толпа: по ту сторону гнилого, покосившегося забора стояло человек двадцать пять — по преимуществу угрюмые, глядящие исподлобья мужики. Перед ними, по эту сторону ограды, прохаживался, шурша сапогами по уже поднявшейся почти по колено сорной траве, еще один мордатый сержант. Люди молчали, но молчание это было недобрым, и, пересекая замусоренный двор под их тяжелыми взглядами, Глеб чувствовал себя без вины виноватым. Ему невольно вспомнились слова Басаргина, сказанные у крыльца гостиницы: дождетесь, дескать, что вас местные мужики на вилы подымут.
Они прошли вдоль полосы примятой, испачканной кровью травы, по пояс в бурьяне преодолели пролом в гнилом заборе и вброд перешли прятавшийся в зарослях гигантских лопухов ручей. Вода в ручье была чистая как слеза, и одного взгляда на нее было достаточно, чтобы понять, почему во дворе у Степана Прохорова нет колодца.
На противоположном берегу ручья в мягкой земле отпечатался еще один след — такой же, как в доме, но уже не левой ноги, а правой. Возле него виднелся четкий отпечаток сапога, из чего следовало, что Басаргин здесь уже побывал и, значит, не просто идет по следу, а ведет московских гостей к какой-то хорошо известной ему цели, имеющей, надо полагать, большое воспитательное значение. Именно воспитательное, потому что никакого иного оправдания этой прогулке Глеб найти не мог, сколько ни пытался.
Вскоре они опять услышали назойливое, басовитое жужжание множества мух. Шедший впереди Краснопольский беспомощно оглянулся на Глеба: он явно уже сообразил, куда их ведут, и не испытывал ни малейшего желания видеть то, что им хотели показать. Но деваться было некуда: Басаргин уверенно и неумолимо, как машина, ломился по кровавому следу через подлесок, а замыкал колонну ленивый и неповоротливый с виду, но явно очень сильный сержант. Сиверов не оглядывался, но все время чувствовал у себя между лопаток его тяжелый, неприязненный взгляд.
Потом они увидели еще двух милиционеров, которые, отчаянно дымя сигаретами и отмахиваясь от мух, стояли над каким-то продолговатым, накрытым куском линялого, ветхого брезента предметом. Из-под брезента торчали уже знакомые Глебу порыжелые кирзовые сапоги. Теперь, когда их владелец лежал лицом вниз, было видно, что каблуки совсем стоптались, а на правом голенище темнело большое засохшее пятно, по которому суетливо ползали, то и дело взлетая и садясь, изумрудные мухи.
Басаргин сделал какой-то знак рукой, и один из сержантов, наклонившись, отвернул край брезента. Краснопольский издал сдавленный горловой звук и отвернулся. Глеб шагнул вперед.
Их вчерашний неприветливый знакомец лежал, прижимаясь к земле левой щекой, и в его открытых глазах копошились мелкие лесные букашки. Затылок у него фактически отсутствовал, снесенный одним мощным ударом; Глеб видел длинные, глубокие порезы, оставленные скорее всего острыми когтями, но по силе удара и характеру повреждений это смахивало на работу молотобойца, мастерски владеющего кувалдой. Если только на свете бывают кувалды с когтями.
Горла у Прохорова тоже не было. На его месте зияла огромная, черная от запекшейся крови круглая дыра с лохматыми краями, более всего напоминавшая след чьего-то укуса. Это было похоже на то, как если бы кто-то, зверски проголодавшись, вырвал зубами бок французской булки. ну, или кровяной колбасы.
— Он так и лежал? — спросил Глеб у Басаргина.
Вопрос был, честно говоря, неуместный. Такой вопрос мог бы задать эксперт, следователь прокуратуры или только что привлеченный к расследованию милиционер, но никак не шофер — мелкая сошка, которую привели сюда заодно с начальником экспедиции в сугубо воспитательных целях, чтобы смотрел, запоминал, делал выводы и впредь не совал свой любопытный нос куда не следует. Однако Глебу были нужны детали, а Краснопольский, похоже, еще недостаточно оправился от шока, чтобы принять участие в разговоре и тем более направить его в нужное Сиверову русло. Начальник экспедиции стоял в сторонке с землисто-бледным лицом и из последних сил преодолевал рвотные позывы. Глебу захотелось сказать ему, чтоб перестал бороться с естественной реакцией организма. Отошел бы в сторонку, поделился завтраком с обитателями местных кустиков — глядишь, и полегчало бы.
