В большой гостиной, где они давеча пили водку, а также в кабинете, где ее допивали, все было перевернуто вверх дном, переломано и искромсано, как будто тут долго и ожесточенно дрались. Глеб припомнил внушительные габариты и плавные, уверенные движения Сергея Ивановича Выжлова и подумал, что ночным гостям, кем бы они ни были, этой ночью пришлось изрядно попотеть. Дом директора школы напоминал торговый зал московского ювелирного магазина «Эдем» после того, как местная братва пыталась потолковать по душам с уроженцем Волчанки по фамилии Сохатый и его приятелями, Захаром Макарьевым и Егором Ульяновым. Чего не хватало для полноты картины, так это трупов, что, впрочем, было неудивительно: похоже, ночные гости Сергея Ивановича были не из тех, кого можно прикончить ударом кулака.
Замаскированный оружейный шкафчик в углу кабинета был открыт настежь, содержимое зеленого цинкового ящика для боеприпасов рассыпалось по полу. Темно-серый, поблескивающий, как графит, порох был буквально втерт в лежащие на полу шкуры и в щели между половицами ногами, а может быть, и боками дерущихся. Под ногами было полно дроби, картечи, капсюлей и пыжей; повсюду валялись разноцветные гильзы — картонные, пластмассовые и даже старомодные, латунные, с покрытыми зелеными пятнами окисла желтыми боками. И среди всего этого добра радостно поблескивали рассыпавшиеся из кофейной жестянки серебряные шарики — пули, которыми Выжлов заряжал патроны, когда за ним пришли.
Коллекционная немецкая двустволка, нетронутая, висела на стене, зато ее младшей сестре повезло меньше. Скорострельная магазинка с отломанным прикладом и расщепленным ложем валялась на полу среди прочего мусора; видно было, что ею не пользовались как дубиной, а просто лупили обо что-то твердое с намерением сломать — лупили до тех пор, пока ружье и впрямь не сломалось.
— Можно? — спросил Глеб.
— Валяй, — равнодушно пожав плечами, разрешил Басаргин.
Такая уступчивость была понятна Сиверову. Труп, похоже, до сих пор не нашли, и начальник милиции явно предполагал (да нет, пребывал в полной уверенности!), что его не найдут уже никогда. Нет трупа — нет и уголовного дела. Даже пропавшим без вести Выжлова объявят лишь после того, как в правоохранительные органы поступит заявление от обеспокоенных родственников или соседей, которое по закону может быть принято лишь по истечении трех суток с момента исчезновения. И было очень сомнительно, что такое заявление кто-нибудь захочет подать. Родственников Выжлов, кажется, не имел, а соседи. Как и все население Волчанки, они прекрасно понимали, куда делся директор школы, и считали поиски делом бессмысленным и вредным для здоровья. Так что, с точки зрения капитана Басаргина, никакого преступления тут не произошло, и он не видел препятствий к тому, чтобы трогать улики руками, переставлять их с места на место и даже, наверное, выбрасывать.
Краснопольский всех этих тонкостей, похоже, не уловил, но, к счастью, сообразил промолчать. Глеб поднял сломанное ружье и, став боком к столу, передернул затвор. На стол выпали три патрона — все, что было в магазине. Глеб направил стволы в потолок, вхолостую щелкнул курком, понюхал дульный срез и дал понюхать Басаргину. Стволы не пахли ничем, кроме оружейного масла.
— Не успел, — согласно кивнув, авторитетно заявил капитан. — Ясное дело!
Глеб взял один из откатившихся в сторону патронов, вынул из кармана перочинный нож и, поковырявшись, удалил картонный пыж. Перевернув гильзу, он выкатил на ладонь блестящий увесистый серебряный шарик — пулю.
— Да, — признал Басаргин, — ваша правда. Учитель-то наш совсем умом повредился. Действительно, к монастырю собрался, иначе зачем ему серебряные пули? Да-а, дела. А ведь, ей-богу, жалко, что он ни разу пальнуть не успел! Поглядели бы сейчас, как.
Он смешался и, кашлянув в кулак, умолк, как будто вспомнил, что такие разговоры в Волчанке не поощряются.
— Не может быть, чтобы это было правдой, — едва слышно проговорил из своего угла Краснопольский, который опять выглядел так, что краше в гроб кладут.
Басаргин резко повернулся к нему всем телом, тяжело скрипнув половицей.
— Вы, говорят, ученую степень имеете, — с напором произнес он. — Что-то я до сих пор не слыхал про ученых, которые отказываются верить собственным глазам! Смотрите! Разуйте свои ученые глаза и смотрите! За одну ночь — двое! Двое нормальных, работящих мужиков, граждан, между прочим, Российской Федерации — таких же, как мы с вами, русских людей. Это ведь не негры какие-нибудь были, не чеченцы, а коренные волчанские мужики! Я их обоих с малолетства знал, и где они теперь? Подумать же страшно, что они перед смертью пережили, какую муку приняли.
Сиверов, который уже успел сделать то, что собирался, решил, что эту воспитательную беседу пора заканчивать.
— Короче, — нарочито холодно, почти презрительно сказал он в спину Басаргину.
— Чего? — переспросил тот, развернувшись так стремительно, словно собирался наброситься на Глеба с кулаками.
— Я говорю, кончай истерику, капитан, — все с той же наигранной, холодной резкостью произнес Слепой. — Слезу из нас ты все равно не вышибешь.
— А зря, — с горечью сказал Басаргин.
— Зря не зря, а только так оно и есть. Обеспечивать безопасность граждан Российской Федерации, о которых ты тут только что распинался, — это, брат, твоя работа, за которую тебе государство деньги платит. Кстати, на негров твоя защита тоже, по идее, должна распространяться, не говоря уж о чеченцах — они-то как раз и есть такие же российские граждане, как мы с тобой. А траурные митинги устраивать, извини, любой дурак может. Ну? Что ты уставился на меня, как петух на гриль? Ты зачем нас сюда притащил? Чего ты от нас хочешь? Что мы, по-твоему, должны делать?
Басаргин немного подышал носом, успокаиваясь, а потом, глядя мимо Глеба, глухо, с огромной неприязнью проговорил:
— Это уж вы сами думайте, что вам делать. На то вы, понимаешь, и ученые, чтоб мозгами шевелить. А сюда я вас привел, чтоб вам думать было легче. А то ведь, не дай бог, ошибетесь, придумаете что-нибудь не то, отвечай потом за вас. Ну, насмотрелись? Пошли, подвезу до гостиницы, а то как бы с вами по дороге чего не вышло. Серчает народ, так и до беды недалеко. Так что вы, ученые, пока думать будете, поменьше по поселку слоняйтесь. Это мой вам дружеский совет, а не послушаете — пеняйте на себя. Все, поехали, у меня дел по горло!
* * *
Петр Владимирович Краснопольский отложил мощную лупу, вернул Глебу тяжелый серебряный шарик и стал аккуратно составлять обратно в гнезда жестяной коробочки стеклянные пузырьки с реактивами. Было странно видеть у него на носу очки в тонкой золотой оправе, из-за которых начальник экспедиции казался старше своих лет и еще серьезнее, чем был на самом деле.
— Да, — произнес он с осторожностью человека, дорожащего своей репутацией и потому привыкшего воздерживаться от необдуманных высказываний, особенно в области своих профессиональных интересов. — Это, конечно, не моя специализация, да и условий для настоящего анализа здесь, сами понимаете, нет, но, боюсь, вы правы: это серебро не самородное. Слишком уж оно чистое, да и этот отпечаток. Он просто не может быть естественного происхождения, слишком уж напоминает птичье крыло. Похоже, данная пуля когда-то была серебряной монетой царской чеканки.
