Услышав, что похититель документов и женских сердец был высокий, плечистый и русоволосый, Глеб кивнул с видом человека, только что получившего подтверждение своих подозрений. Однако архивистка не остановилась на русой шевелюре и серо-стальных глазах, а пошла дальше, подробно описав дубленую кожу широкого лица, рыжеватую бороду, светлые прокуренные усы и кожаную куртку летного образца. Пока она говорила, возникший было перед внутренним взором Глеба образ директора волчанской школы Сергея Ивановича Выжлова померк, уступив место еще более колоритному образу его односельчанина по фамилии Сохатый, геройски павшего в неравном бою с московской братвой. Это было довольно странно: судя по тому, что знал о нем Глеб, человек этот стал бы интересоваться архивными материалами в самую последнюю очередь. Но, с другой стороны, волчанский крест в Москву привез именно он. Неужели все нити порученного Сиверову дела находились в кулаке у этого здоровенного уральского быка? Это было бы очень скверно, поскольку бык приказал долго жить и в силу этого обстоятельства лишился возможности отвечать на вопросы.
Словом, толку от поездки в областной центр пока было мало. Правда, в обмен на вполне искреннее обещание Глеба не давать этому делу официального хода архивистка посоветовала ему обратиться за сведениями по поводу Демидовых и построенного на их деньги монастыря к старейшему сотруднику областного краеведческого музея Иннокентию Павловичу Горечаеву, который, по ее словам, хранил в своей памяти этих сведений больше, чем любое архивное учреждение.
Выбравшись на свежий воздух, Глеб с удовольствием выкурил сигарету. Было самое время наведаться к криминалистам и узнать, что они выяснили.
Криминалисты же выяснили следующее. Кровь, образцы которой предоставил им Сиверов, была человеческой, и принадлежала она двум разным людям, не состоявшим между собой в родстве. Такой результат экспертизы не стал для Слепого неожиданностью: он и не предполагал, что Выжлов и Прохоров окажутся родственниками. Осененный неожиданной мыслью, навеянной разговором с архивисткой, он договорился о срочной отправке образцов крови в Москву. Затем, кое-что припомнив, проконсультировался со специалистами по поводу симптомов отравления галлюциногенными и психотропными препаратами (воспоминание о косматой твари, которая, получив пулю между глаз, преспокойно убралась восвояси, не оставив на память о себе даже капельки крови, не давало ему покоя и отнюдь не способствовало сохранению душевного равновесия). Консультация более или менее убедила его в том, что их с Краснопольским никто не травил; правда, намного легче Глебу от этого не стало, поскольку версия об отравлении хоть как-то объясняла вчерашнее происшествие со стрельбой. Конечно, исключить ее полностью тоже было нельзя, и Сиверов на всякий случай пообещал себе отныне быть более разборчивым в еде и особенно в питье.
Покинув лабораторию, он созвонился с Федором Филипповичем. Здесь, в областном центре, мобильная связь работала прекрасно, и они с удовольствием пообщались — без особой, впрочем, пользы для дела, поскольку доложить по существу Глебу все еще было нечего. Генерал обещал добиться проведения генетической экспертизы в кратчайшие сроки; Сиверов поблагодарил его и прервал соединение, подумав при этом, что было бы очень неплохо дожить до получения результатов. Потапчук никогда не бросал слов на ветер; Глеб знал, что генерал приложит все усилия, чтобы выполнить обещание. Однако доставка образцов крови в Москву, преодоление бюрократических рогаток и прочая ерунда, не говоря уж о самой экспертизе, в любом случае должны были занять несколько дней. Между тем тучи продолжали сгущаться; Глеб кожей чувствовал, как нарастает давление, и предполагал, что долго так продолжаться не может. В такой обстановке три-четыре дня можно было рассматривать не как кратчайший срок, а как целую вечность, прожить которую суждено далеко не всем. Стоя на раскаленной щедрым майским солнцем площади, он вдруг остро пожалел о том, что приехал сюда: ему показалось, что в сложившейся ситуации его профессиональные навыки стрелка и следопыта были бы полезнее, чем все эти теоретические изыскания. Глеб усилием воли подавил в себе внезапно вспыхнувшее желание прыгнуть за руль и на максимальной скорости погнать машину в Волчанку; вместо этого он отправился искать музей.
Областной краеведческий музей размещался в трехэтажном старинном здании красного кирпича, похожем на купеческий особняк. Стрельчатые окна первого этажа были забраны фигурными коваными решетками, у парадного крыльца, угрюмо выставив в сторону улицы тяжелые, наглухо законопаченные черные хоботы, лежали две старинные чугунные пушки — надо полагать, местного производства, потому что в противном случае их нахождение тут было бы сложно объяснить. Глеб, как ни старался, не смог припомнить, чтобы здесь, на Северном Урале, велись масштабные боевые действия с применением такой вот серьезной артиллерии. Карательные экспедиции вроде той, что покончила с Волчанской обителью, — это сколько угодно, но в карательных экспедициях использовалась артиллерия полегче, особенно в такой местности, как эта.
Иннокентий Павлович Горечаев, к счастью, был на рабочем месте. Он оказался в высшей степени приветливым, доброжелательным, а главное, действительно очень знающим стариканом, чем-то неуловимо напомнившим Глебу Аристарха Вениаминовича. Он с радостью сосредоточился на посетителе, и очень быстро обнаружилось, что старик — большой любитель поговорить, как и многие люди его возраста. Правда, в отличие от многих его одногодков, Иннокентию Павловичу было что сказать, и рассказчиком он оказался отменным.
Выслушав в пересказе Глеба краткое изложение легенды о волчанских оборотнях, старик откровенно расхохотался.
— Полноте, юноша! — воскликнул он. — Нельзя же в вашем возрасте быть таким наивным!
— То есть это ложь? — уточнил Глеб.
— Ну, не совсем. Это яркий образчик так называемого народного творчества, где реальные события так тесно переплетены с откровенным вымыслом, что порой бывает трудно отличить одно от другого. Погодите, пройдет еще лет сто, и эта история окончательно превратится в легенду. Точнее, в страшную сказку.
— Ста лет в моем распоряжении, к сожалению, нет, — напомнил Глеб.
— Увы, и в моем тоже! — воскликнул веселый старик. — Это как у одного англичанина во время празднования миллениума спросили, как он намерен провести следующее тысячелетие. Так он ответил, что скучно, потому что, видите ли, большую часть этого самого тысячелетия будет мертв.
— Н-да, — сказал Глеб.
— Совершенно с вами согласен, — правильно поняв эту реплику, сказал Горечаев. — Тонкость английского юмора, на мой взгляд, сильно преувеличена. Ибо что такое английский юмор? Это когда один джентльмен рассказывает другому нечто, чего окружающие не понимают, и именно это обоих и забавляет. Впрочем, виноват, вам, я вижу, не терпится узнать, что в этой сказке ложь, а что, так сказать, намек. Так вот, молодой человек, вымысел в этой истории начинается с момента пресловутой дуэли между Акимом Демидовым и сыном его превосходительства господина губернатора. Начнем с того, что действительность была несколько сложнее. Легенде свойственно четкое деление героев на положительных и отрицательных, что в реальной жизни, согласитесь, встречается не так уж часто. В нашем с вами случае роль положительного героя досталась, несомненно, Акиму Демидову — просто потому, что он является одной из центральных фигур повествования, а еще потому, что ему таки не посчастливилось поймать пулю. Тот, кто первым рассказал эту историю своим односельчанам, сидя на завалинке, наверняка сочувствовал Акиму, жалел его, отсюда и романтический ореол, ныне окружающий далеко не иконописный образ этого пьяницы, бабника и дебошира. Н-да. Кстати, подтверждением моих недавних слов о постепенном превращении рассказа о реальном событии в красивую сказку служит описанный вами эпизод с якобы имевшей место осечкой револьвера. Я знаю эту легенду, но про осечку слышу впервые. Вы об этом не упомянули, но услышанная вами вариация, вероятно, содержит намек на то, что осечка не была случайной.
