Они поели вместе, но львиная доля досталась мальчику-солдату. Сливы успели высохнуть на жарком солнце, их мякоть оказалась плотной, вязкой и сладкой, приятно сочетаясь с мясом тварей. Когда еда закончилась, мальчик-солдат велел обоим своим кормильцам найти еще, а сам улегся спать. К его пробуждению они успели запечь груду желтых корней совершенно крахмального вкуса, а на огне готовился дикобраз. Ликари убил его дубинкой. Под шкурой и иголками зверя обнаружился толстый слой жира.
— Сам видишь, какая скоро настанет погода! — предупредила Оликея.
— Оставь эти заботы мне, — отмахнулся от нее мальчик-солдат.
Уже спустилась ночь, когда трапеза была окончена. Они улеглись спать вместе: Оликея — у его живота, Ликари — прижавшись к спине. Мальчик-солдат потратил чуточку магии, чтобы превратить мох вокруг них в уютное гнездышко, пока Ликари собирал палую листву, чтобы ею накрыться. Поверх листьев он накинул теплое одеяло, прихваченное из хижины на кладбище, хотя и Оликея, и Ликари жаловались на странный запах. Он выяснил, что они выбросили его одежду, сразу как нашли его. Оликея срезала блестящие латунные пуговицы с его формы и приберегла их, но остальное бросила где-то в лесу по дороге. Итак, от моей прежней жизни он сохранил теплое одеяло и пригоршню пуговиц. В этом было что-то закономерное.
Когда они устроились на ложе и Оликея прислонилась теплой спиной к его груди, а крепкими ягодицами — к бедрам, в мальчике-солдате шевельнулось явственное плотское желание, но он решительно его отбросил. Позже, когда он восстановит хотя бы часть своего веса, он насладится ею. А пока ему стоит тратить усилия только на то, чтобы собирать и поглощать пищу. Что же до Оликеи, она не выказывала к нему подобного интереса, а Ликари, по счастью, кажется, не замечал никакого напряжения между взрослыми.
Следующие два дня были как две капли воды похожи на первый. Пока света хватало на то, чтобы видеть, Оликея и Ликари находили еду, а мальчик-солдат ее поглощал. Они дважды сменили место стоянки, двигаясь вниз по течению ручья, и он последовательно собирал и съедал все, что только мог найти.
На третью ночь пришли заморозки. До этого тоже, случалось, примораживало так, что жухли листья, но той ночью холод пробрался под кроны деревьев. Несмотря на моховое ложе и толстое лиственное одеяло, они втроем дрожали до самого утра. По пробуждении у мальчика-солдата ныло все тело, а Оликея и Ликари встали мрачными и раздражительными.
— Мы отправимся в путь этой ночью, — пообещал мальчик-солдат в ответ на нытье Оликеи. — Я восстановил достаточно сил, чтобы путешествовать быстро. Пока что займитесь сбором пищи. Я скоро вернусь.
— Куда ты собрался?
— К концу дороги. Я не задержусь там надолго, приготовьте еду к моему возвращению.
— Это глупо и опасно. Там будут рабочие, они могут на тебя напасть.
— Они меня не увидят, — отрезал мальчик-солдат на прощание и ушел.
По мере того как он восстанавливал свои запасы, то же происходило и со мной. Он так и не стал таким огромным, как прежде, но набрал вес и силы. Сейчас он целеустремленно шагал через лес. Палая листва ковром устилала мох и шуршала под его ногами. Приблизившись к концу дороги, мальчик-солдат замедлил шаг и пошел осторожнее. Для такого крупного человека он двигался очень тихо и часто останавливался, прислушиваясь.
Слышал он лишь птичьи голоса и, один раз, топоток спугнутого им кролика. Приободрившись, он приблизился к тому месту, где совсем недавно пролегала дорога. Здесь царила тишина.
К этому часу рабочие уже должны были прибыть, но их нигде не было видно. Он осторожно прошел вдоль обочины дороги. Растения, которые я послал на нее, пожухли, а вот лоза и колючий кустарник выжили и выглядели непотревоженными. Там, где я запрудил зеленью дренажные канавы, образовались болотца, и над ними с жужжанием вились насекомые.
Он подошел к навесу, где в ту ночь укрывались сторожа. Там оказалось пусто. Внутри, на столе, валялись забытые игральные кости. С той ночи сюда никто не возвращался.
— Возможно, магия потрачена не совсем зря, — неохотно признал он. — Похоже, захватчики перепугались. Не думаю, что они вернутся раньше весны.
Он уже повернул обратно к лесу, когда я сообразил, что он обращался ко мне.
— Мне казалось, я делаю то, чего от меня хотела магия.
Я никак не мог решить, хочу ли я извиниться перед ним или нет. Казалось странным извиняться перед самим собой, а уж за действия, к которым меня так подталкивали, — и того удивительнее. Я даже не был уверен, слышит ли он то, что я пытался ему сказать. Я вспомнил те разы, когда я словно бы ощущал внутри шевеление мальчика-солдата, те мгновения, когда мои мысли казались скорее спекскими, чем гернийскими. Я всегда полагал, что он сознательно от меня прячется. Теперь же я задумался, не пытался ли он поделиться со мной своими взглядами — для того лишь, чтобы я задавил его точно так же, как сейчас задыхаюсь сам.
Он снова заговорил, нехотя, словно не желая признавать само мое существование.
— Это моя магия, и не тебе ее тратить. Она говорит со мной, а не с тобой. Тебе не стоило встревать.
Похоже, он презирал меня не меньше, чем я его. Мне это казалось несправедливым. Это ведь он вторгся в мою жизнь. Но я сдержал возмущение, чтобы задать ему самый насущный вопрос:
— Ты знаешь, чего хочет от тебя магия?
Он ухмыльнулся. Я ощущал, как он сомневается, стоит ли отвечать на мой вопрос. Когда он решился, я знал, что он не устоял перед желанием похвастаться.
— Я уже несколько раз выполнял ее желания.
— Когда? Что ты сделал?
— Ты не помнишь Танцующее Веретено?
— Разумеется, помню.
Мои действия у Веретена навсегда остановили его танец и рассеяли магию народа равнин. Теперь я знал, что мальчик-солдат впитал тогда столько их магии, сколько смог в себе удержать.
— Но что еще? Когда еще ты следовал воле магии?
Он ухмыльнулся шире.
— Ты не знаешь, верно? Так забавно. Потому что тогда мне казалось, что ты пытаешься мне помешать. И даже сейчас я полагаю неразумным рассказывать тебе о том, к чему меня побудила магия. Это были крохотные поступки, не имевшие для меня смысла. Но я их совершил. И сохранил в тайне от тебя, чтобы ты не попытался все переделать. Тебе казалось, что ты подавил меня, поглотил и сделал собственной частью. Но тогда я победил. И сейчас снова взял над тобой верх, герниец. И так будет всегда.
Я едва не предупредил его, чтобы он не был в этом чересчур уверен, но сдержался — мне ни к чему, чтобы он оставался настороже. Он больше со мной не разговаривал, а направился вдоль ручья к Оликее и Ликари. Она сидела у костра, обхватив руками свое обнаженное тело. Днем потеплело, но не слишком.
— Поиски еды помогут тебе согреться, — бросил он ей. — Это последний день, который мы здесь проведем. Мы поедим, а потом будем спать до заката.
