Терпухин аккуратно положил лист в бумажник. Поклонился хозяину:
— Я понял тебя. Спасибо за помощь.
— Рано благодаришь. Возможно, чуть позже тебе захочется меня проклясть.
— Это плохая загадка, — сказал Юрий.
— Да, тут ты прав — загадка очень плохая. Но раз уж ты пришел ко мне, придется разгадывать.
— А если понадобится еще совет?
Жвания улыбнулся:
— Если понадобится, то ты прекрасно знаешь, что двери моего дома для тебя открыты. А пока иди.
Терпухин и Ревякин попрощались с хозяином. Они вышли на воздух, и Сергей с удовольствием вдохнул ароматы моря, лета и цветов.
— Ну и спектакль, — сказал следователь, когда они выехали на трассу. — Я и представить не мог, что этот тип так любит дешевую театральность.
— Не больше, чем любой из нас, — ответил Атаман. — Мы просто люди разных культур. Но это не главное. Хуже то, что он, оказывается, тоже о них ничего не знает. А этот лист… что за тяга к гербариям? Ты не знаешь, что это за дерево?
— Ума не приложу, — ответил Ревякин.
— Значит, надо будет узнать, причем чем быстрее, тем лучше. Жвания нипочем не станет давать мне что-то, что не имеет смысла. Это не в его стиле. Так что пойду в библиотеку. Надо порыться по всяким энциклопедиям.
— Бывает же такое! — воскликнул Ревякин. — Чтобы разобраться в том, кто убил, надо пойти в библиотеку.
2.
Ревякин отправился в ГУВД. Ему не терпелось узнать, как продвигаются дела у медиков, занявшихся антропологической экспертизой. А Терпухин собрался в центральную библиотеку.
Ревякин предложил ему воспользоваться ведомственной библиотекой при ГУВД, где тоже имелась кое-какая литература по ботанике. Терпухин согласился, хотя почему-то последние километры молча сидел, вцепившись в руль и мрачно глядя на дорогу. Следователь сделал попытку заговорить, но Терпухин проигнорировал его.
Добравшись до управления, они разошлись по своим делам. Перед тем как отправиться в экспертизу, Ревякин забрел к генералу Макаренко. Тот усадил его, налил чаю, спросил покровительственно:
— Ну, как сработались?
— Да ваш Терпухин просто гестаповец! Из трех раз только в одном случае он не применил силу. И то, наверное, потому, что разговаривал с инвалидом. Это нормально?
— Не знаю. Но думаю, что к подобному поведению был повод. Не торопись, Сережа, потерпи еще немного.
— Куда я денусь? Да, тут еще такое дело — мне стрельнуть пришлось. Теперь надо писать объяснительную.
— Зачем? — удивился генерал. — Ты что, убил кого?
— Да нет.
— И при чем тогда объяснительная?
— Вообще-то я за патроны отчитываться должен!
Макаренко беспечно махнул рукой:
— Ах, вот ты о чем беспокоишься. Ну вот — бери. Пистолет прямо сейчас почисти и смажь.
Сергей покорно взял со столешницы патрон к «макарову». Его уже не удивляло, что генерал нарушал устав. Тут, похоже, все одним миром мазаны.
Ревякин зашел к себе в кабинет, закрылся и почистил оружие. Вставил недостающий патрон, подивился запасливости Макаренко и только потом отправился туда, где колдовали эксперты.
Михаил Эрихович познакомил Ревякина с Романом Романовичем — тем самым антропологом. Антрополог имел влажные ладони, неряшливую прическу и темперамент типичного холерика.
Роман Романович пустился в пространные объяснения по поводу того, каким именно образом производится реконструкция человеческого лица по черепу. Правда, Ревякин так и не понял, в чем суть этой методики.
Наконец от теории Роман Романович перешел к практике. Он пригласил Ревякина следовать за собой. Они немного попетляли по коридорам отдела экспертизы, потом спустились в подвал и остановились перед железной дверцей.
Роман Романович распахнул эту дверь, приглашая войти. Ревякин переступил порог и едва не задохнулся. «Ароматы», которые он уловил сегодня в доме Жвания, были просто французской парфюмерией по сравнению с тем, как пахло в этой крохотной комнатушке без окон.
Источником вони был чан, стоящий на электрической плите. Плита была включена, чан еле слышно клокотал — там, внутри, явно что-то кипело.
Роман Романович, поймав осторожное любопытство во взгляде Ревякина, немедленно ударился в новый сеанс объяснений. Он рассказал, что для проведения антропологической экспертизы череп должен пройти некоторую обработку. В частности, с него должны быть удалены все мягкие ткани. Самым эффективным способом их удаления была термическая обработка, а попросту обварка черепа с добавлением химикалий.
Тут Сергей совершил ошибку. Он купился на безмятежную улыбку Романа Романовича, предложившего ему заглянуть в кастрюли, чтобы оценить процесс собственными глазами.
Вначале Ревякин не увидел ничего, кроме зловонного клубящегося пара. Роман Романович услужливо подул на него и…
Ревякин сам не заметил, как оказался возле мусорного ведра в коридоре. Его скрутило в приступе жесточайшей рвоты. Пошатываясь и ударяясь о стены, как теннисный мяч, он с трудом выбрался наверх.
Выйдя на воздух, он нашел скамейку, откинулся на спинку, прикрыл глаза, стараясь выбросить из памяти только что увиденное.
Через несколько минут кто-то потряс его за плечо. Следователь нехотя разлепил веки. Над ним стоял Атаман. Лицо его не предвещало ничего хорошего. Ревякин вопросительно уставился на напарника. Тот сел рядом.
Несколько секунд висело молчание. Потом Терпухин сказал:
— Я, наверное, поеду домой.
До Ревякина смысл сказанного дошел не сразу. А когда дошел, он взвился, как ракета:
— Как «домой»?!
— Вот сейчас с тобой поговорю, попрощаюсь с Макаренко — и на вокзал за билетом.
— Что случилось? — спросил Ревякин.
— Случилось, пацан. Такое, что мне не захотелось тут больше оставаться.
— Подожди! Ты говоришь какую-то ерунду!
— Нет. Я на полном серьезе. И еще. Найди какого-нибудь подонка, которого тебе не жалко, и повесь на него это дело. Просто внаглую пришей, чтобы не отклеилось. А потом, когда его засудят, положи папку на самую дальнюю полку архива. И забудь как страшный сон.
— Что это за загадки? Ты что-то прочитал?
— Сережа, я не буду вдаваться в подробности. Просто скажу, что я понял, что мне хотел сказать Жвания.
— Может, расскажешь?
— Нет. Скажу только, что никакой это не маньяк. И что поймать этого убийцу все равно не получится.
— Получится, если ты перестанешь выпендриваться!
— Я не выпендриваюсь. Просто мне не хочется тебя хоронить. Ты еще совсем молодой.
