У первых литературных сказочников типа Шарля Перро бытует уже не младенческое, а детское понимание чуда - непосредственно-наивное, связанное с детской просьбой выполнения желания, с некоей простодушной игрой в совершающееся чудо и с получением ожидаемого. Вот только во времена Перро феи и волшебницы уже перестали брать всю «работу по чудесам» на себя. Они лишь осуществляли первый шаг в нужном направлении - завершить начатое чудо герои и героини должны были уже сами. Вспомним Золушку. Фея-крестная помогла ей попасть на бал, но познакомиться с принцем и добиться его любви Золушка должна была уже сама. То есть, с одной стороны, рассудочно-выверенному веку классицизма не хватало естественности чудес, вдохновенно, непринужденно и по-детски непосредственно творимых феями. Но с другой стороны, «классики» уже понимали, что надо и самим людям прилагать усилия.
Но пришли иные времена. Уже в сказках Просвещения феи не столько творили чудеса, сколько морализаторствовали. Толи волшебникам расхотелось создавать чудеса для неблагодарных людей, то ли люди, получая образование, отодвигали фей и волшебниц на задворки сознания, как ненужных существ. Собственно, уже в сказке «Красотка и Чудовище» мадам де Бомон героиня могла бы и сама справиться с постигшим ее несчастьем. Фея же просто констатировала факты и поучала девицу. Но в этом была своя временная надобность - именно во времена Просвещения миру понадобились учителя и педагоги.
Ну а перешагнув в XIX век, волшебники и феи вообще поняли, что в результате «плодов просвещения» лишились многих своих чудесных возможностей. Ведь раз люди не верят в чудеса -то их и нет, а не верят в волшебников - так и тех словно не существует. Впрочем, не все люди утеряли навыки «желания чуда». Вот к ним-то и обратились волшебники - через сказки они решили научить людей самим делать что-то чудесное. И вот уже почтенный советник Дроссельмейер, умелый мастер диковинных вещей, а по тайной сути - маг и волшебник, приходит в дом к надворному советнику, приносит его дочери и своей крестнице Мари странную фигурку деревянного Щелкунчика и исподволь учит девочку, как справится с ужасным Мышиным Королем («Щелкунчик и Мышиный Король» Э. Т. А. Гофмана). То есть здесь, как и в других сказках Гофмана, волшебники и феи выступают как своеобразные учителя-наставники. Эта связь волшебного и реального мира была установлена не только в произведениях Г офмана, ной в творчестве других писателей-романтиков. Людям уже не приходилось упрашивать чародеев и фей появиться. Волшебники приходили сами. Более того, они уже не прочь были впрямую породниться с людьми, как тот же самый Дроссельмейер, выдавший крестницу Мари за своего племянника-волшебника. Феи и маги чувствовали, что теряют контроль над чудесами перед наступающим техническим прогрессом, и потому хотели заручиться поддержкой людей.
В сказках Андерсена все волшебники, даже такие знаменитые, как Фата-Моргана, явно отходят на задний план. Они уже - не герои, а только советчики. Даже не учителя, а скорее платные консультанты. Ведь когда Русалочка приплывает к морской ведьме за советом, та берет с нее плату. Хотя, казалось бы, за что? Совершать каждое свое чудо Русалочке приходится самой, да еще и какой ценой?! Вот и Моргана в «Диких лебедях» подсказывает Элизе способ избавления ее братьев от проклятий мачехи так, что вся тяжесть исполнения падает на саму Элизу. Собственно, герои Андерсена уже точно знают, что должны побеждать в этом мире сами. Если есть доброе, любящее сердце, верная благородная душа - никакие волшебства уже и не нужны. Благородные люди сами способны на создание чуда. Так Андерсен переводит понятие волшебства в чисто нравственное качество. И это была явная просьба времени - именно этой высокой нравственности и духовной морали так не хватало скупому и практичному XIX веку.
Всю жизнь терпевший пренебрежение и издевательства со стороны «порядочных» людей, Андерсен за долгие годы мучительной и нелепой жизни выработал личную программу борьбы со злом, которую он и перенес в свои сказки. Это была программа жизненной стойкости, создавшая сказку о стойком оловянном солдатике. Но само слово «стойкость», так органично переведенное на русский язык, происходит от глагола «стоять», то есть не сдавать свои позиции, не отходить назад. Но дело в том, что атаки, продвижения вперед оно не предполагает, дерзкого вызова врагу не сулит.
Элиза из сказки «Дикие лебеди» не решается ни на какие объяснения, ни на какие действия против козней архиепископа, она лишь выполняет свой долг - вяжет и вяжет, отчаянно и лихорадочно даже перед костром. Что бы ни случилось, рубашка для младшего брата должна быть готова, иначе все муки окажутся напрасными.
В этом молчаливом поступке, поглотившем бездну терпения и отчаяния (как странно любил Андерсен мотив немоты и молчания!), уже есть наглядный протест человека, выполняющего свой маленький долг в борьбе против тупой бесчеловечности. Сделай все, что можешь, но не применяй силы в борьбе за добро, иначе сила может обернуться насилием, как бы говорил своими творчеством Андерсен. Силе зла и разрушения он мог противопоставить только силу человеческого духа, силу великого терпения.
Герои Андерсена свято верят в конечное торжество справедливости. И в этой вере - их подвиг самоотверженной любви и дружбы, разрушающей все преграды. Герои сказочника, вернее, его героини сильны только своей слабостью.
Но времена шли и несли с собой все большую жестокость. В сказках конца XIX века, например, в сказках Уайльда, созданных на все более ужесточавшемся нравственном императиве, вообще нет никаких волшебников. Но, как известно, свято место пусто не бывает. Уже не волшебники приходят к людям, а люди берут на себя функции волшебников. Причем, как явствует из сказок Уайльда, чаще всего - черных, злых. Так, настоящей юной феей смерти выглядит Инфанта («День рождения Инфанты»), требующая, чтобы впредь у тех, кто приходит играть с ней, не было сердца. Правда, встречаются и «добрые» волшебники - статуя Счастливого Принца или Маленький Ганс, готовый на все ради дружбы, но они не получают ни счастья, ни дружбы. Зато получают всю ту же смерть. Настоящим добрым магом здесь выступает только Господь Бог, встречающий героев на небесах и утоляющий их печали. Увы, на земле героям Уайльда не к кому было обращаться.
Но не только нравственных ценностей не хватало к концу XIX века, но также и ценностей общения - естественности, искренности, раскрепощенности, наконец, общности интересов. Это и пытались восполнить в своих сказках такие писатели, как Льюис Кэрролл. И тогда появлялись праздники, шарады, игры и маскарады в приключениях Алисы. И понятно, что во всех этих «экстремальных» желаниях собственных чудес никакой волшебник герою уже не помощник.
Герои сказок первой половины XX века даже и не обращаются ни к волшебникам, ни к феям. Они - сами творцы своего счастья. А феи, кажется, вообще покинули землю. Даже в сюжетах, основанных на старых волшебных сказках, люди сами творят свои личные чудеса. Вспомним пересказ Э. Фарджон сюжета про Золушку. Ее героиня - Лотта сама и платье волшебное пошьет, и любимого мужа найдет. Так что никакая фея ей не нужна. Даже самые тяжелые дела и ответственные решения эти герои совершают сами. Доктор Дулиттл, ни с кем не советуясь, уезжает в Африку. Да и король Матиуш Первый сам собирается проводить реформы в своем королевстве. Новые времена требуют действия, ремесло свидетеля, как известно, не для них. И потому летчик Экзюпери заявляет: «Я отвечаю за всё». Вот и его Маленький принц сам ухаживает на своим миром, приводя его в порядок. Но Экзюпери погибает, и мы никогда не узнаем продолжение сказки о его звездном мальчике.
