Только когда Фрейя обулась и вышла на лестничную площадку, Хюльдар позволил себе расслабиться. Он шагнул за ней следом, но, когда Трёстюр попытался захлопнуть дверь, протянул руку, остановил его и спокойно и негромко спросил:
– Ты думал, зачем мы к тебе пришли?
Трёстюр толкнул дверь, но Хюльдар был сильнее, тяжелее и выше.
– Я задал вопрос. Ты думал, мы зачем пришли?
Лицо дохляка-панка потемнело от ярости и напряжения. Стиснув зубы, он прошипел:
– Я-то затупил; думал, теперь, когда он выходит, вы, копы, побеспокоитесь о нас… Не сообразил.
Сбитый с толку неожиданным ответом, Хюльдар опустил руку, и Трёстюр, воспользовавшись моментом, навалился всем телом на дверь и захлопнул ее прямо перед лицом полицейского.
Что он имел в виду? Кто и откуда выходит?
Зазвонил телефон. На экране высветился номер полицейского участка.
– Привет, это Гвюдмюндюр. Хотел предупредить: тут что-то происходит в связи с тем парнем, о котором мы говорили. Меня только что попросили объяснить интерес к нему. Всего лишь через пару часов после того, как ты ушел. На твоем месте я бы не распространялся, что собираюсь поговорить с ним. И будь осторожен. Одному богу известно, почему его так оберегают, но, полагаю, причина не самая приятная.
– Спасибо за предупреждение, но уже немного поздно. Я только что вышел из его квартиры и стою за дверью. Парень выгнал нас, едва мы только сели. Думаю, ты прав – дело очень странное… Позвоню попозже, ладно?
Хюльдар сунул телефон в карман, перевел взгляд на дверь с осыпающейся старой краской, повернулся и поспешил следом за Фрейей.
Что же это, будь оно неладно, происходит?
Глава 9
Детство Фрейи и Бальдура прошло в условиях, далеких от типичных. Первые несколько лет они росли с молодой матерью, совершенно не подходившей для этой роли, но делавшей все возможное, чтобы найти время и силы на два главных своих приоритета – детей и развлечения. Последнее и погубило ее в конце концов, после чего детей отправили к бабушке и дедушке. Но и они со своей задачей не справились. И не только потому, что были по натуре людьми замкнутыми и жесткими, но и потому, что в силу возраста оказались не готовыми взять на себя заботу о маленьких мальчике и девочке. Отцы детей оказались типичными воскресными папашами, которые старались исполнять свои обязательства, но Фрейя и Бальдур быстро поняли, что чувство долга – плохая замена бескорыстной, безоговорочной любви. Так что после смерти матери не нашлось никого, кто предложил бы брату и сестре эту самую любовь. Кроме их самих.
Вот так они и росли, каждый по-своему: Бальдур – бесшабашным, дерзким, не признающим правил и авторитетов; Фрейя – решительной, нацеленной на успех. Наверное, сыграло свою роль и то, что у них были разные отцы, но Фрейя знала – не все так просто. Люди – продукт природы и воспитания, и влияние того или иного фактора предсказать невозможно. Тем не менее брат и сестра были схожи в одном отношении: упорством, твердостью и стойкостью они превосходили большинство сверстников и смело встречали все невзгоды, что подбрасывала им жизнь.
Вот почему Фрейю так потрясла ее собственная реакция на случившееся. Встреча с Трёстюром выбила ее из колеи. Испытав в жизни пару неприятных моментов, она так и не привыкла к насилию – и, когда Трёстюр взорвался, испугалась, что за словесными оскорблениями последуют физические. Сердце не успокаивалось; в крохотном офисе не хватало воздуха, хотя Фрейя и распахнула окно. Она сидела на сквозняке, и прилепленные к монитору листочки трепетали, как желтые флажки.
Хотелось выпить. Чего-нибудь покрепче.
Случившееся стало для нее полной неожиданностью. Она даже заговорить толком не успела, как Трёстюр разбушевался, словно с катушек слетел. До поступления на работу в Дом ребенка ей приходилось присутствовать на встречах с проблемными тинейджерами, заканчивавшимися тем, что подросток терял контроль над собой. Но к тому моменту колокольчики уже звенели вовсю, сигнализируя о приближающейся буре: у подростка учащалось дыхание, кровь приливала к лицу, он повышал голос и начинал ерзать на стуле, и Фрейя успевала приготовиться. Трёстюр вел себя иначе. Он сорвался мгновенно, как будто щелкнул переключатель. Учитывая столь переменчивое настроение, к написанному им письму следовало отнестись со всей серьезностью. Представлялось маловероятным, что Трёстюр станет выслеживать и убивать людей из списка, составленного десять лет назад, – но на что он окажется способен, если представится такая возможность? Брать на себя ответственность Фрейя не хотела. Позаботиться следовало и о человеке, упомянутом Трёстюром. Перед тем как они расстались, Хюльдар сказал, что попытается выяснить, о ком шла речь, и пообещал позвонить ей.
Фрейя несколько раз без всякой на то необходимости проверила телефон и дважды убедилась, что он не переключился на беззвучный режим.
Сосредоточиться на разделе, который она писала для ежегодного доклада Дома ребенка, не получалось; нить терялась на середине предложения, а мысли снова и снова возвращались к молодому человеку и его письму. Сольвейг все еще не дала ей авторизации, а это означало, что Фрейя не может запросить отчет из школы. Самой Сольвейг на месте не было, что подтверждали темные окна ее кабинета. Незнание истории Трёстюра раздражало Фрейю настолько, что ни о чем другом она не могла и думать.
Если продолжать так и дальше, придется засидеться до полуночи. Отчет нужно сдать завтра утром – это тот дедлайн, который лучше не нарушать. Не хватало только, чтобы ее сделали ответственной за задержку с публикацией отчета. Вдобавок ко всему, дома осталась Молли, ожидавшая, когда ее покормят и отведут на прогулку. Стоит опоздать – и собачонка вполне может погрызть второй подлокотник софы. Первый пострадал осенью, когда Фрейе тоже пришлось задержаться на работе.
Вспомнив о Молли, Фрейя вздохнула. Не о такой жизни она мечтала ребенком. В ее подростковых фантазиях не было ни ежегодных отчетов, ни выговоров, ни проблем с концентрацией. Собака, правда, была, но милая, беленькая и пушистая, а не лохматое коричневое чудовище, выведенное, дабы внушать страх.
Зазвонил телефон, и Фрейя, торопясь ответить, едва не уронила его на пол.
– Слушаю, – выдохнула она.
– Тебе говорит что-нибудь такое имя, Йоун Йоунссон? – с ходу перешел к делу Хюльдар.
– Йоун Йоунссон? Ты, наверное, шутишь? А у нас есть более распространенное имя?
– Наверное, нет.
– Я знаю нескольких Йоунов, но совершенно не помню их патронимов, хотя по крайней мере один обязан быть Йоунссоном.
– Я не о том, знаешь ли ты кого-то лично. Для тебя имя Йоун Йоунссон связано как-то с Домом ребенка или другой твоей работой?
– Что? – вопрос застал ее врасплох. – Нет. По-моему, нет. – Не успела Фрейя произнести это, как в памяти что-то зашевелилось, и по спине пробежал холодок. – Так ты хочешь сказать?..
– Да, – перебил ее Хюльдар. – Да. Его освободили меньше недели назад. – Он тяжело выдохнул, и в трубке сухо зашуршало. – Трёстюр – его сын.
