– Что? Какое слово он должен дать? – Карлотта потянула ее за джемпер.
– Папа должен дать слово, что присмотрит за вами. А ты должна пообещать, что не убежишь от папочки. Вы должны все время быть с ним. Весь уик-энд.
– Что? – Дади протиснулся мимо нее и занял позицию возле отца. – А если мне захочется пописать?
– Или папе захочется пописать? Нам идти с ним? – хихикнула Карлотта и протиснулась мимо Айсы вслед за Дади.
Они не понимали серьезности ситуации, не понимали, что есть люди, способные навредить другим, даже детям. Как она ни старалась, в их глазах взрослые оставались людьми, обязанными делать жизнь легче и развлекать их, другие дети существовали, чтобы с ними играть, а папы и мамы – заботиться о том, чтобы на столе появлялась еда, а малыши были тепло одеты и обуты.
– Слушайте, что я говорю. Пообещайте.
С хмурыми, скучными лицами Карлотта и Дади дали требуемые обещания. Торвальдюр тут же начал одевать их и помогать натянуть теплые ботинки. Айса, наклонившись, поцеловала обоих, а Торвальдюр не преминул выпустить напоследок парфянскую стрелу, заметив, что она могла бы покупать им вещи понаряднее – бога ради, они же идут в ресторан. Он уже закрывал дверь, когда Карлотта повернулась и помахала матери.
Их поцелуи еще теплели на щеке, а Айса уже стояла у окна в спальне, наблюдая, как Торвальдюр помогает детям забраться на заднее сиденье и застегивает ремни безопасности. Вскоре машина исчезла за поворотом, и Айса осталась наедине со своими страхами, которые удвоились, когда ей вдруг пришло в голову, что Торвальдюр никогда раньше не давал никаких обещаний. Ну почему, почему она не сказала, что они больны? Но тогда ей пришлось бы просить Дади и Карлотту поддержать ложь, а это было бы несправедливо.
Господи…
Уик-энд начался.
И она уже не находила себе места.
* * *
Торвальдюр проглотил еще одну таблетку ибупрофена и запил ее водой, надеясь, что уж эта доза облегчит его страдания. Голова раскалывалась – вино, выпитое накануне в ресторане, оказалось, должно быть, негодного качества. Хотя виноватым мог быть и второй стакан виски, употребленный уже дома. Боже… Помочь прийти в себя могла бы бутылка холодного лагера. Конечно, Торвальдюр и раньше практиковал такой прием – в холодильнике у него стояла целая упаковка пива. Но сейчас об этом не могло быть и речи. Он отвечал за детей, и это обстоятельство приходилось брать в расчет. Будет нехорошо, если он появится в ресторане с пивным душком. Придется положиться на ибупрофен и продержаться на нем весь уикенд, как уже было в позапрошлые выходные.
Торвальдюр поправил полы халата и потуже затянул пояс. Надо приготовить что-то детям, как-никак на часах уже пол-одиннадцатого, а они еще не завтракали. Когда Карлотта и Дади ворвались в его спальню в восемь, он выиграл некоторое время, усадив их перед телевизором. До половины десятого они держались. Потом начался мультфильм, показавшийся им скучным. Поскольку в форму он еще не пришел, то отправил обоих на улицу, поиграть в снежки. Там они до сих пор и оставались. Голодные. Если позвать их сейчас, то он еще успеет что-нибудь сообразить, пока дети будут возиться с одеждой и мыть руки. Уж хлопья-то приготовить можно.
Неприятное ощущение в желудке усилилось, когда Торвальдюр вспомнил предупреждение Айсы. Дети оставались во дворе уже целый час, одни, предоставленные самим себе. А если?.. Нет, конечно, нет. Сад окружен оградой. Желудок сделал пол-оборота, как стиральная машина в конце цикла. О чем он только думал? Деревянный заборчик вряд ли мог считаться надежным препятствием и определенно не был рассчитан на то, чтобы остановить врага. Если кто-то задумает перебраться через него, то сделает это без труда.
Боясь выглянуть, Торвальдюр прислушался. Что, если дети пропали? Но потом с улицы донеслись голоса, и на него накатила такая волна облегчения, что головная боль утихла и желудок временно успокоился. Он прошел в гостиную, босиком по холодному паркету. Приблизился к окну. Опять прислушался. Ну конечно, Карлотта и Дади, как обычно, ссорились. Беспокойство схлынуло; бояться нечего. Все страхи растворились, и он, встав у окна, поднял руку.
И вот тогда дети закричали.
Глава 23
Эртла пребывала в прекрасном настроении; похоже, встреча с руководством прошла успешно, и ее даже похлопали по спине за достигнутый результат. Если, конечно, это можно было назвать результатом. Хюльдар подозревал, что она сумела пустить пыль в глаза и создать у начальства впечатление, будто ее группе осталось лишь сделать последний шаг. Кем именно Эртла представила Йоуна Йоунссона – подозреваемым или жертвой, – сказать было трудно, но желаемого эффекта достичь удалось. Она никогда не умела скрывать чувства, и если б удостоилась упрека, это отразилось бы на ее лице. Скорее всего, на боссов подействовало имя – Йоун Йоунссон. Лучшего кандидата на роль убийцы, чем отбывший наказание преступник, и быть не могло. В общем, им дали свободу действий, и никто не стал выискивать изъяны в методах расследования и поднимать шум из-за возможного нарушения прав подозреваемого. Если же, с другой стороны, Йоун Йоунссон окажется жертвой, если его лишили рук – а может быть, и не только их, – то общественность хотела бы знать одно: как сильно он страдал. Личность преступника в таких случаях почти не важна; в конце концов люди склонны симпатизировать ему или ей, даже и не признавая этого вслух.
Известие о том, что Эртла снова отмечена благосклонностью больших боссов, распространилось быстро; ее перестали сторониться, к ней снова потянулись те, кто надеялся попасть на глаза и получить новое поручение. Новая ниточка требовала изменения приоритетов. Никто не хотел остаться в стороне или на подхвате, хотя ни одна крупномасштабная операция не обходится без работы скучной и малозначимой. Хюльдар счел за лучшее не вылезать вперед и не сомневался, что уж о нем-то Эртла не забудет и обязательно найдет для него что-нибудь унылое. Лизать задницу ей – или, если уж на то пошло, кому-то другому – он не собирался, предпочитая оставаться парнем простым, но гордым.
Другим членом следственной группы, не проявившим энтузиазма в поддержке Эртлы, был детектив, ездивший к патологоанатому насчет останков Эйнара Адальбертссона. Он сидел за столом, смотрел на монитор и лишь изредка поднимался, чтобы принести себе стакан воды. Проникшись сочувствием, Хюльдар отделился от преданных сторонников Эртлы, убежденных, что они вот-вот закроют дело, и подошел к нему. Сам он посещать патологоанатомическую лабораторию не любил – каждый визит оборачивался испытанием для его глаз, носа и ушей. Судя по пепельно-серому лицу коллеги, то же случилось и с ним. Сначала – лекция судмедэксперта о разложении человеческих тканей, и только потом допуск к гробу с останками Эйнара Адальбертссона. Бедняга едва не поперхнулся, описывая Хюльдару свои ощущения, а потом повторил сказанное патологоанатомом.
– Энзимы и микробы разрушают внутренние органы за несколько лет, так что исследовать их не представляется возможным. – Он состроил гримасу. – И слава богу. Не уверен, что справился бы с этим испытанием. Там еще оставались ошметки кожи и плоти на костях. Я бы не так возражал, будь там скелет. – Он зажмурился, поежился и отпил воды. – Жуть. Глаз не было, может, провалились в череп, но спрашивать я не стал, испугался, что патологоанатом попытается их достать. На голове клок волос… – Детектив шумно выдохнул. – Хочу, чтобы меня кремировали.
