Еще очень интересная система окон. Все они открываются вверх, так исторически повелось, чтоб от сильного ветра стекла не хлопали и не бились, а то слишком уж дорого стоили. И вставляли на зиму тройные рамы, которые можно было одну за другой убирать по мере прихода теплой погоды, ну прямо как людская одежка: холодно – оделся, тепло – разделся. А свечки? Парафиновые-то – сравнительно недавнее изобретение, с 19 века, а до этого свечки варили из бараньего жира. Ну, а восковые тоже стоили порядочно, особенно если не было собственной пасеки.
Я вот только не понимаю, а был ли в замках септик, ну, выгребная яма, наверное? Или с таким количеством народа не наотсасываешься? Горшки-то куда выливали?
Большая кухня со всякими печками, котлами, медными кастрюлями, кочергами и другими коваными причиндалами, опять же камин с вертелом – это всё внизу, сколько бы этажей в замке не было. Огромный подвал с винными погребами и хранилищем овощей и всякой провизией и снедью. Надо кухарке что-то, спустилась вниз и набрала потребительскую корзину. Отдельно флигель с подсобными помещениями и комнаты для многочисленной обслуги – управляющего, горничных, писаря, всяких слуг и служанок, поварихи с поварятами, истопника, кузнеца и шорника. А сады и газоны, уходящие вдаль, а стада косуль и оленей, а фазаны и глухари – за всем нужен уход и присмотр.
В общем, поняла, что замок мне не потянуть, не наубираешься, даже и не уговаривайте. Чувствуется в этих замках некая изысканная обреченность…
А потом сели в саду с бокалом хорошего вина из старинных подвалов, с сыром, привезенным с соседней фермы, и Анри начал рассказывать. Про Прованс, про молодое божоле, про лаванду и, наконец, про самые запомнившиеся предметы, которыми когда-либо торговал за всю свою антикварную биографию. Очень любопытно. Среди них, например, модели глазных яблок начала 19 века в красивом бархатном футлярчике. Открываешь, а они на тебя смотрят. Внимательно так, пристально, хотя и немного грустно. Два удивленных выпуклых глаза на черном фоне. Но хорошо сделаны, искусно, зазывные такие, карие. Учитель какой-то из Америки купил поражать своих студенток. Две ловушки для блох еще как-то продал для какого-то музея, старые, инкрустированные снаружи, но черные внутри, с пятном от меда и прилипшими к нему ножками бывшей блохи трехсотлетней давности. Любопытные вещички. А самое запоминающееся, говорит, чем торговал, был эскиз Шагала. Для него, во всяком случае. Их-то много, конечно, но этот был связан с парижской Гранд Опера, редкость. Шагал оформлял, вернее, восстанавливал купол парижского театра в 1964 году по личной просьбе президента де Голля, и вот один из эскизов утек и каким-то манером оказался в руках нашего друга Анри. Как, я уж спрашивать не стала, у всех свои тайны и грешки, приключения и находки. И он стал вспоминать, что помнит тогдашние пересуды и настроения насчет участия Шагала в оформлении великого столичного театра – идея, что плафон французского памятника искусства будет расписывать белорусский старик-еврей, понравилась далеко не всем, да и сам Анри дал понять, что и он по молодости тоже разделял это дурацкое недальновидное мнение. А у меня свой простецкий взгляд на этот вопрос, сказала я ему – люди такого уровня, как Шагал, уже не принадлежат какому-то отдельному городу, стране или национальности, они вне конкретики, они – достояние нашей планеты и даже ближайшей галактики! И Анри, сам уже старик, намаслив глаза, со мной согласился. Видимо, возраст, опыт, мудрость, здравый смысл. И стал рассказывать, что хорошо тогда подготовился к продаже такого бесценного листка, проштудировал шагаловскую подноготную в этот парижский период.
Шагал не впервые «притрагивался» к французской классике, прецедент уже был. Во второй половине 20-х Амбруаз Воллар, известный французский меценат, заказал иностранцу Шагалу иллюстрации к «Басням» Лафонтена, чем сильно возбудил чопорное французское общество. Но работы эти быстро признали шедеврами, и страсти сами собой улеглись. Теперь Шагал вызвал новую бурю по поводу купола в Гранд Опера. Но буря бурей, а Шагал снова принял вызов, бури эти были ему привычны.
К тому времени он отметил уже 77 лет, но все равно полез на стремянку под потолок Гранд Опера и почти год с нее не слезал. Потратил около 200 килограммов краски на холст в 220 м².
Плафон был разделён цветом на пять секторов: белый, синий, жёлтый, красный и зелёный. Каждый из пяти секторов содержал сюжет одной или двух классических опер или балетных постановок:
белый сектор – «Пеллеас и Мелисента» Клода Дебюсси;
синий сектор – «Борис Годунов» Модеста Мусоргского и «Волшебная флейта» Вольфганга Амадея Моцарта;
жёлтый сектор – «Лебединое озеро» Петра Чайковского и «Жизель» Шарля Адана;
красный сектор – «Жар-птица» Игоря Стравинского и «Дафнис и Хлоя» Мориса Равеля;
зелёный сектор – «Ромео и Джульетта» Гектора Берлиоза и «Тристан и Изольда» Рихарда Вагнера.
В центральном круге плафона, вокруг люстры – персонажи из «Кармен» Бизе, герои опер Бетховена, Верди и Глюка. В общем, идея заключалась в том, чтобы этой грандиозной работой выразить уважение оперным и балетным композиторам.
А еще на плафоне были изображены символы французской столицы – Триумфальная арка, Эйфелева башня, дворец Конкорд и сама Опера Гарнье. Нашему антикварному другу, кстати, достался эскиз Триумфальной арки.
Свою работу в опере Гарнье Шагал назвал «цветное зеркало шелков и блеска драгоценностей». От гонорара за это колоссальное панно художник категорически отказался, объяснив, что и так признателен Франции, которая «дала ему гражданство, свободу творчества и оказала честь таким заказом».
И снова, как и много лет до этого, признание его гениальной работы было единодушным, а много позже, в 2012 году, швейцарские часовщики выпустили 15 экземпляров часов с эмалевыми циферблатами в золотых корпусах: одну модель с точной копией всего плафонного круга старика-еврея Марка Шагала. Заполучить такие часы было неосуществимой мечтой нашего антикварного друга.
Анри рассказывал много и эмоционально, приятно было видеть, как трепетно он относится к своей истории, как уже считает своим белорусского старичка из далекого и неизвестного ему города Витебска…
Потом он повел нас в чудесное ниццеанское место, в известное кафе-мороженое Феноккио, одну из достопримечательностей города. Знаменито оно тем, что за пятьдесят лет местные умельцы придумали около ста видов мороженого, многие из которых, мягко говоря, совсем необычны: есть со вкусом пива, хлеба, чая, рыбы, ещё роза, лаванда, апельсин, жасмин, розмарин, чабрец и даже со вкусом кактуса. Можно, конечно, выбрать мороженое с рыбным вкусом и закусить пивным, но как-то… знаете ли… лучше натурой. Есть мороженое из оливок, авокадо, шпината и жвачки, есть настоящее мохито. В общем, изгаляются как могут, но в этом-то и весь шик! Началось кафе как семейный подряд в 1966 году, а сейчас прилично разрослось как по объемам, так и по меню. На одном каком-то виде мороженого покупатели не останавливаются, каждый составляет себе букет.
