Мюнхен
Всегда за границей на меня с восторгом, удивлением, ужасом и животным любопытством смотрят, когда читают или произносят мою фамилию. «Как-как? Рож-дест-вен-ская? Как вы с этим живете? Это невозможно произнести! Можете повторить еще раз?» Типа, на бис!
Как только меня не называли, вы себе не представляете! Мадам Рожер, миссис Оджер, Оджест, Роджэ и отдельно, окончанием – Ская, Роская и еще по-всякому. И при этом смотрят ласково, с улыбкой, как на зверушку – надо же, мол, как ей трудно выживать в таких условиях…
А мне ничуть не трудно носить эту сложнопроизносимую фамилию! Мне очень даже легко и гордо, ничего вы, Смиты, Гомесы, Гарсии и Бернары не понимаете в красивых русских фамилиях! А для особо непонятливых иностранцев я всегда объясняю, фамилия от слова Рождество, а я, соответственно, миссис Christmas и зимой мой фамильный праздник!
В один из кристмасов, заметьте, а не в Октоберфест, отправилась в Мюнхен. Поездка далеко не первая, хороший это городок, с радостью туда езжу. Знакомые там уже сформировались, любимые места появились, уютные ресторанчики ждут меня – не дождутся. Собралась и прилетела. Город, на мой взгляд, очень доброжелательный и с неким итальянским акцентом, с возрожденческой южной архитектурой, одним словом, притягательный. Пинакотеки его люблю, музеи, просто побродить хорошо и посидеть за столиком уличного кафе. Но предпочитаю спокойное время, не сосисочно-пивное, а глинтвейно-пряничное, сантаклаусовское. Зимами здесь долгие рождественские ярмарки, где почти нет китайских товаров, а в основном самодельное, местное, как встарь повелось – от вязаных носков и резных ложек до ядреных наливок и домашней еды. Посидеть со стаканом дымящегося глинтвейна, посмотреть на украшенные вагончики с богатством, на необычных краснощеких продавцов, на прохожих, высматривающих особенные подарки родным – ни с чем не сравнимое удовольствие. Для меня, во всяком случае.
Познакомилась как-то с интересной немкой там в кафе на Одеонсплатц. В годах, не так чтоб очень, но уже вполне матрониста, всё еще завидно фигуриста, с ярко-красными волосами, в лютых ботинках на толстой подошве с узкими металлическими носами, черными, в обтяжку, джинсами и кожанке на меху. Сидит, жует незажженную сигару, пьет коричневую жижу, судя по бокалу – коньяк или бурбон. Нормально для часа дня, да? Судя по диковинному виду, она, скорее всего, работала в шоу или танцевала (возможно, и на шесте). А может, была местной актрисой какой, поди разбери. Разговорились мы смешно – она громко обсуждала с барменом фрау Меркель, типа, когда, наконец, эта Вlödes Schwein уберет свою задницу из важного кресла, Verdammte Scheiße!. Она гортанно ругалась и искала у всех поддержки.
Я засмеялась, эта тирада была какой-то беспомощной и наивной. Потом как-то разговорились и с обсуждения фрау плавно перешли на современное искусство, потом вдруг на кино.
– А вы знаете, где мы сейчас сидим? – она обвела рукой Одеонсплац.
– Гитлер и все такое? Знаю. Или что?
– Про Гитлера все знают, – она махнула рукой. – Тут снимался один эпизод «Парфюмера». Знаете этот фильм? Когда Гренуй взмахивает платком на площади, полной народа, помните? Было много массовки. Приглашали. Студенты стояли, сдерживали толпу. Я записалась, пришла. Как не прийти? Нам начали выдавать костюмы еще ночью, мазали лицо всякой дрянью, и мы моментально превращались в простой люд из какого-то затхлого века. Понимаете? Я перенеслась на 400–500, сколько там лет назад, и все, кто был вокруг, тоже! Мы сразу преображались, мы даже говорили иначе. А потом начались съемки. Для меня это была настоящая магия. Мне дали партнера, какого-то немытого фермера, от которого несло луком и псиной, и я должна была любить именно его! Вокруг на площади стояли сотни грязных, вонючих от жары и адреналина людей, они были совсем рядом, очень близко друг к другу, мы все двигались хаотично, и я была их частью. Но когда Гренуй взмахнул белым платком, я явно почувствовала, что в воздухе чем-то запахло, чем-то особенным, от чего мне снова стало двадцать…
Она рассказывала подробности, я сидела с открытым ртом и мне было неловко. Потом она заказала еще одну коричневую жижу, выпила залпом и замолчала. Долго молчала. А потом сказала:
– Это, наверное, был самый необычный день в моей жизни. И самый удивительный. Как в кино. Такое не повторяется.
Когда я пришла в гостиницу, то включила «Парфюмера» и стала смотреть снова. И кажется, увидела ее. Тогда она была рыжей.
#######
Очень люблю мюнхенские пинакотеки, что старую, что новую, доверху наполненные гением, искусством и удивлением, что все эти полотна писали, с одной стороны, вполне обычные люди, состоящие на 80 процентов из воды, а с другой стороны, их человеческой рукой водили высшие силы. Входишь в зал и сразу замираешь, и переходишь на шепот, глаза открываются шире, сердце бьется чаще, восторг ощущается физически. Прищуриваешься, вглядываешься в какого-нибудь полюбившегося Дюрера, то отходишь, то приближаешься, пытаясь уловить запах четырехсотлетней краски и мысленно проникнуть в картину. За этим фантастическим занятием можно, не заметив, провести часы. Основой пинакотеки стала коллекция баварских королей, всяких герцогов и графов. Откуда они понабрали Рафаэлей, Леонардо и прочих Рембрандтов и Рубенсов в таком количестве, мне не совсем понятно, хотя те были тогда, наверное, их современниками и стоили они не то чтобы копейки, но не миллионы, как сейчас. Во всяком случае, приятно то, что это не разворовано по частным замкам, а собрано в одном месте и открыто для обозрения. В один день обойти все три пинакотеки совершенно невозможно и бессмысленно, никакого удовольствия в такой спешке не получите. Лучше выбрать одну из трех – Старую, Новую или пинакотеку Современности – и вперед.
Я очень люблю стиль модерн и все то, что с ним связано, поэтому и Новую пинакотеку выделяю из всех. Но ведь каждому свое, и маловероятно, что я с большинством людей смогу совпасть по вкусу. Я, например, обожаю Климта, знаю о нем почти все и всегда мчусь туда, где выставляют невиданную мной картину из запасников, а это иногда случается в Новой пинакотеке. Климт был с причудами, обожал женщин, мужчин совершенно не писал, только женские портреты и пейзажи, так, для себя. Причем, работал над пейзажами не совсем обычно – брал бинокль, садился на берегу озера и писал то, что там, далеко-далеко. Близость его не интересовала, нечего было додумывать. А вот близость с женщинами – это было его жизнью и страстью. В его студии перебывали сотни женщин, которые хорошо «ложились на холст», и не только на холст. От этих позирований у него осталось 40 бастардов, о которых, кстати, он заботился всю жизнь. Интересно, стал ли кто-нибудь из них художником, в отца? В музее две его работы – «Портрет Маргарет Стонборо-Витгенштейн» и «Музыка».
Обе прекрасные.
Есть Мане со своими глубокими синими прудами, Гоген со спящими жестколицыми таитянками, приличное количество Писсаро и Ренуара. И Ван Гог! Любимый и неповторимый! И не просто пейзажик какой-то (хотя есть и они), а его ПОДСОЛНУХИ! Сколько же я прокрутилось возле них, даже успела проголодаться.
