Я скользнула взглядом по грязным рукавам некогда модной куртки и медленно втянула носом сырой кладбищенский воздух.
– Оливия умерла через два месяца после того, как мы переехали в Сампо. Вряд ли можно назвать нас лучшими подругами.
Он присел.
– Но вы же общались? Проводили время вместе, ходили в школу, сидели за одной партой, так?
– Да, но…
– Ты была на ее похоронах?
– Да, – соврала я.
Мои ладони так усиленно терли бедра, что еще немного, и высекли бы искру.
– Послушай, Анна, – сказал Мика, приблизившись ко мне. Он наклонился и положил руки мне на колени. – Я понимаю, как тебе сейчас тяжело вспоминать это.
Нет, мне тяжело потому, что я не хотела бы чувствовать твои руки на своих ногах, но я их чувствую!
– Я понимаю, что тебе трудно переживать это снова, и я… я ощущаю что-то похожее. – Взгляд Мики заметался и наконец остановился на моем лице. – Ты должна понять меня. Оливия – сестра, которую я никогда в своей жизни не видел. Я знал, что она есть, что она живет в Сампо с моим отцом, что Отсо выбрал ее, а не меня. Что он ушел. Что бросил нас с мамой… Я тогда не знал, что он сделал это потому, что мать Оливии была смертельно больна. Я просто чувствовал себя брошенным и злился. Оливия писала мне трогательные письма, но из-за них я злился еще сильнее. Меня бесило, что она ничего не понимает! – Глаза парня заблестели. – А теперь я здесь, и, наверное, это все из-за ее писем.
– Она писала тебе? О чем?
– Хотела познакомиться, предлагала общаться, созваниваться. – Мика тяжело вздохнул. – Приглашала в гости и говорила, что отец очень страдает из-за разлуки со мной. Меня раздражало, что она никогда не обвиняла отца в том, что из-за его похождений одновременно забеременели сразу две женщины, а позже пострадали сразу две семьи. Оливия просила меня простить его.
– Узнаю Оливию, – прошептала я.
– Я винил во всем их обеих: ее и ее мать. Даже когда узнал, что та скончалась от рака. Даже когда понял, почему мать Оливии пришла к моему отцу и рассказала, что у него подрастает дочь. Даже когда осознал, что она не уводила его из семьи, – он просто не мог поступить иначе. Я годами винил их обеих, сокрушаясь, что меня лишили нормального детства, и отказывался отвечать на звонки и принимать от отца подарки. – Мика сжал челюсти, шумно выдохнул и снова вдохнул. – Прости, что вываливаю на тебя все это.
– Все нормально, – пристально всматриваясь в ураган в его глазах, произнесла я.
– Я даже сейчас на нее злюсь. Возможно.
– Она бы тебя поняла.
– Вот видишь! – Его лицо озарила улыбка, а пальцы сжались на моих коленях – и это я тоже почувствовала. – А говорила, что вы мало знали друг друга.
– Ты не похож на отца, – зачем-то брякнула я.
Это было правдой: они с Отсо не только не походили друг на друга внешне, но и словно были слеплены совсем из разного теста.
– Я похож на мать. – Он замер.
Такое ощущение, что говорить о матери ему было тоже не совсем приятно.
– Вот в кого у тебя такие задорные кучеряшки, – выдохнула я.
И почувствовала, как краснею до самых кончиков ушей.
– Точно, – усмехнулся он. – Так ты мне скажешь, какой она была?
Мика выпрямился, но продолжал смотреть так же внимательно.
– Самой доброй, – ответила я искренне. – Самой светлой. – Мой голос дрогнул и осип. – И… самой чистой на свете.
Слезинки задрожали на его ресницах.
– Ее письма были такими же.
Я представила письмо Оливии к брату.
Уверена, оно было наполнено светом и надеждой. И даже когда он рвал или выбрасывал их, они продолжали источать тепло. Такой уж она была, Оливия Ярвинен. Бесконечно доброй. И эта ее доброта ужасно раздражала всех вокруг. И даже меня.
– Так что же заставило ее сделать это? – спросил Мика, снова подходя к надгробию. – Зачем она пошла в лес?
В этот момент мне захотелось запинать себя вот этими самыми ногами, которые покоились неподвижно на подножке инвалидной коляски. Я отчаянно нуждалась в этой беспощадной боли, чтобы не трястись всем телом и не переживать, что Мика заметит.
– Тогда я еще ходила, – начала рассказ я. – Мы… мы поехали на озеро. Оливия просто обожала озера. – Я словно растеряла все слова, они убежали от меня к кому-то другому, кто не нуждался в том, чтобы отчаянно выдумывать ответы. – Она… она сказала, что разговаривает с лесом. И когда она это делает, то слышит маму. Та… отвечает ей шумом ветвей и криком птиц. – Я подняла глаза на солнце, льющее на нас сквозь ветви вязов свое неподобающее великолепие – такое же яркое, как свет, который излучала Оливия. – Я думаю, что она искала там утешения. Но не нашла.
– Прости. Прости меня, прости… – Мика пошарил по карманам, но ничего не нашел, тогда приложил к моему лицу свою ладонь.
В этот момент я с ужасом поняла, что плачу.
– Я бы многое сейчас отдал, чтобы познакомиться с ней, – хрипло произнес он.
Всхлипнув, я подняла на него взгляд. Черт. Мика улыбался искренней, доброй улыбкой. Он смотрел на меня, склонив голову набок, – точно так же, как это делала когда-то Оливия.
– Я бы многое отдала за возможность вернуть ее, – сквозь комок в горле выдавила я.
И в этот раз я была абсолютно честна.
18
– Кстати, – тряхнув копной каштановых волос, вдруг сказал Мика. Сунул руку за ворот своей футболки и вытащил оттуда болтавшийся на цепочке серебряный крестик. – Это, кажется, принадлежало ей.
Мое сердце толкнулось и замерло.
– Да, – прошептала я.
Трудно было не узнать его. В последний раз я видела этот крест в лесу на мерзлой траве.
– Я взял его себе как напоминание о том, что иногда бывает поздно. Для раскаяния, для встречи, для любви – неважно. Иногда просто бывает поздно, и ничего уже нельзя изменить.
– А разве можно носить чужой крест? – с трудом выдавила я.
– А разве нет?
– Я не знаю.
Мы оба не были экспертами в религии и не знали всех тонкостей.
– Я просто хочу, чтобы частичка Оливии была со мной.
Я кивнула.
– Она верила, что он может защитить ее от всего.
«Она заблуждалась», – но никто из нас не произнес этого вслух. Только где-то в верхушках деревьев громко каркнул ворон.
Мы еще немного постояли у могилы, а затем двинулись в обратный путь.
– Так почему ты переехал? – спросила я, когда мы покинули территорию кладбища.
– Ты хочешь, чтобы я рассказал тебе то, в чем не признавался еще никому? – пропел парень.
